Димкины круглые голубые глазищи метали молнии, он даже слюной брызгался:
— А декларация двадцати шести государств? А переговоры с Англией и Штатами? А англо-советский договор? Это тебе что — кот начихал?
Собрались, поговорили... Черчилль и Рузвельт пообещали — и завтра будет второй фронт, — ехидничал Володя. — Нет, мой милый, жирный Черчилль еще полюбуется со стороны, как льется русская кровушка, ему ведь ни холодно, ни жарко!
Что ты городишь?! Ведь Лондон бомбят!
А Черчиллю-то что? Думаешь, он в Лондоне? Наверняка все английские акулы отсиживаются где-нибудь в укромном местечке.
Так ведь не взяли же они с собой заводы, банки и фабрики! Разрушения неизбежны...
Такие, как Черчилль, согласны всё потерять, лишь бы нас Гитлер раздавил, — усмехнулся Володя.
Белесый жесткий хохолок на Димкиной макушке от возмущения встал дыбом, и, раздувая ноздри маленького носа, Димка заорал:
Что ты мне тычешь в нос своим Черчиллем! Черчилль — это еще не английский народ! Гарри Поллит сказал, что английские трудящиеся...
Гарри Поллит сказал — и завтра, конечно, в Англии произойдет революция, — насмешливо перебил его Володя.
Димка весь кипел от возмущения:
Подумать только — он не верит во второй фронт! Может быть, ты и в победу не веришь?!
Псих, — сказал Володя, — совсем ненормальный, а еще комсорг полка!
Чижик, кто из нас ненормальный — он или я? — вскричал Димка.
А ну вас! Надоели оба! Чего орете? Каждый вечер ругаетесь. Скоро подеретесь.
А что, и набью морду твоему начальству! — хорохорился Димка.
Володя потянул его за гимнастерку:
Сядь, петух, остынь.
Нет уж, я лучше на оборону пойду!
Во-во, прогуляйся-ка по переднему краю, расскажи своим комсомольцам про доброго дядюшку Черчилля — они тебе поверят...
Дур-рак! Ноги моей больше не будет в этом доме!— Если бы не малый рост, Димка в гневе был бы великолепен.
Я вышла на улицу вслед за Димкой. Прелесть майской теплой ночи нарушали минометные залпы. Немцы молотили по пустому болоту. Передовая ворчала, как несытый зверь. А Мишкины разведчики пели что-то совсем мирное и грустное.
На зеленой траве мы сидели,
Целовала Наташа меня...
Я вспомнила Федоренко. Мы не виделись больше месяца. Ведь вот где-то он совсем рядом. Моя первая любовь — яркая, как звездочка, а увидеть нельзя...
Утром сразу же после завтрака я пришла к разведчикам. Мишка Чурсин. удивился, его желтые глаза вспыхнули торжеством: «Ага, явилась всё-таки!» Выслушав мою просьбу, он разочарованно присвистнул:
— Срамотища! Разведчики — и вдруг в кухонные мужики!
— Ничего здесь зазорного нет! Не хотите — не надо! А я-то думала, что разведчики народ чистоплотный, брезгливый...