Что ты, что ты! Как можно? Щетка Комиссарова.
Да что ей сделается? Съем я ее, что ли?
— Не в том дело, что съешь, а не мое это добро.
За то и слывет в полку жмотом наш курносый Петька — бывший тракторист.
Комиссар увел командира полка на передовую, а вечером в нашу землянку ввалился хмурый Петька. Он сердито шмыгнул носом и спросил:
— Где твой начальник?
— Его вызвал в санроту доктор Ахматов.
Ну тогда ты к нам пойдешь. Лекарство захвати.
Какое лекарство?
А я откуда знаю! Дышать им нечем. Влипли старший батальонный комиссар, ох и влипли!
Да что с ним случилось-то?
Да не с ними, а с майором! Вернулись они с передка и свалились.
Так комиссар-то тут при чем?
Ну и дура! — рассердился Петька, — ничего не понимает! Опять им хворого прислали! То всё майор Толкачев болел, а комиссар один воевали, а теперь вот опять командир полка.». — он не договорил — махнул рукой,
Командир полка лежал на топчане и тяжело, со свистом дышал. Рядом стоял комиссар и озабоченно говорил:
Всё-таки надо вызвать врача. Я позвоню Ахматову.
Прошу тебя, Александр Васильевич, пожалуйста, не надо! — возражал майор. — Это пустяки, сейчас всё пройдет,
«Узбек, а зовут по-русски», — отметила я про себя.
Чижик, ты имеешь какие-нибудь познания в терапии? — спросил меня комиссар. Я отрицательно покачала головой.
Вот видишь, Антон Петрович, — сказал он, — надо врача.
Ничего, обойдется. У тебя, душенька, есть что-нибудь от сердца? — Майор облизнул сухие серые губы.
Кофеин и ландышевые капли, — ответила я.
Ну давай хоть кофеин...
Я дала больному порошок и хотела уйти.
Нет уж, ты останься, — сказал комиссар, — не умею я с больными.
Какой же я больной! — возразил командир. — Александр Васильевич, да побойся ты своего аллаха!
Помолчи-ка, Антон Петрович, больные должны молчать. Так ведь, Чижик?
Я кивнула. Мы молчали с полчаса, и было слышно, как комиссаров карандаш шуршит по бумаге.
Майор Голубенко то и дело вытирал полное потное лицо совершенно мокрым носовым платком. Я дала ему большую марлевую косынку и забрала платок:
Я постираю.
Спасибо, душенька! У тебя, видно, рука легкая—вот уж мне и легче. — С этими словами майор сел на топчане.
А теперь, Чижик, дай-ка командиру полка капель, — приказал комиссар.
Майор покорно выпил лекарство и вздохнул:
Ты уж меня извини, брат!
Охотно, брат, — в тон ему сказал комиссар, — только ты мне скажи по-честному, Антон Петрович, зачем ты с больным сердцем в пехоту полез? Ты хоть узнавал, что это за болезнь?
Какие-то сердечные спазмы, — нахмурил командир безбровое лицо. — В пехоту, говоришь, зачем полез? Не мог иначе. На восточную границу меня посылали — отбоярился с трудом. Я ведь с июня сорок первого не воюю — всё по госпиталям да в резерве. На погранзаставе меня ранило на третий день войны. Мы стояли насмерть — с винтовками против танков, а против самолетов и вовсе были беззащитны. Если бы ты только знал, Александр Васильевич, какие были у меня ребята! — Майор тяжело вздохнул. — Почти все на глазах погибли: один за другим, — голос его дрогнул. Майор Голубенко помолчал, снова подавил вздох и продолжал: