И кравчий наливал сообразно чину.
В какой-то момент друзья почувствовали усталость от выпитого и съеденного, и Ромуальд Шизелло, приказав подготовить перемену блюд, пригласил своего гостя выйти на балкон, откуда открывался чудесный вид на зеленеющие под солнцем поля.
— Замечательно дело, — сказал он сэру Олафу, срывая пробку с очаровательного пивного кувшина. — Никогда ранее, друг мой, не подумал бы, что деревенская жизнь может таить в себе столько прелестей!
— То же самое утверждала моя бывшая жена, — раскуривая сигару, пробормотал Щитман.
— Вы были женаты? — изумился маркграф. — Но вы никогда не рассказывали мне об этом!
— А что тут рассказывать? — вздохнул его гость. — Ошибки юности… милая проказница, оказавшаяся, в итоге, абсолютно нечувствительной к воздействию высокого искусства… да плюс, извольте — теща.
— Теща?
— Вот-вот, теща. О каком искусстве может идти речь, когда тебе все время сверлят мозги? Вот вы, мой дорогой Ромуальд, не испытываете разве давления со стороны родителей жены?
— Я, сэр Олаф?
— Да-да, вы! Или вы хотите сказать мне, что тесть с тещей нисколько не препятствуют вашим благородным научным изысканиям? Не заставляют вас окунаться в этот низменный, отвратительный, совершенно бездуховный…
— Да помилуйте, друг мой! — с жаром возразил молодой маркграф. — Никогда я не ощущал никакого ни давления, ничего такого… более того, мой благородный тесть барон Кирфельд всегда разрешает использовать свои земли для любых моих экспериментов. И я, между прочим, кое в чем помогаю ему… да!
— А изрядный же вы счастливчик! — скептически нахмурил бровь Щитман.
И, испросив позволения отлучиться, отправился туда, куда даже короли ходят преимущественно пешком. Ливрейный лакей проводил его до белой двери, инкрустированной золотыми павлинами, и услужливо нажал на серебряную ручку. Олаф Щитман не без восторга оглядел сверкающее фарфоровое великолепие, щедро украшенное бегущими огнями всех цветов спектра, и со сладостным вздохом потянул на себе пояс. В этот миг что-то хлопнуло, — и прямо перед ним возникла позабытая уже теща.
— Ага, — зловеще скалясь густо накрашенным ртом, произнесла она. — Опять собрался. И так уже весь дом ночными горшками уставлен, так все ему мало! Ну-ну…
И эмалированная утка с громом ударила его по своду черепа.
… — Полова, — промолвил престарелый пастух Попалло, помешивая прокисший плов. — Попадалово, пацаны.
— Что вы, дедушка. — нерешительно подал голос один из юных подпасков, — баранина-то, чай, свежайшая была.
— Что ты, сынок, о баранах знаешь… — вздохнул старец. — Вот покойная моя теща, та — да, та так разделывать умела! Принесет ей, помню, тесть барана с пастбища, та — щелк, и все! И нога — как огурчик. А потом…