Десять кронъ! Я тихонько свистнулъ. Откуда; письмо, которое принесъ разсыльный? Только въ эту минуту я ясно представилъ себѣ все и догадался, какъ было дѣло. Я изнемогалъ отъ боли и стыда и нѣсколько разъ прошепталъ хриплымъ голосомъ: «Илаяли»? Не я ли вчера рѣшилъ гордо пройти мимо нея, если она мнѣ встрѣтится, и показать ей полнѣйшее равнодушіе? А вмѣсто того я только возбудилъ состраданіе къ себѣ и вызвалъ эту жертву съ ея стороны.
Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ конца моему униженію!
Даже по отношенію къ ней я не могу сохранить свое достоинство; я погружаюсь въ грязь по колѣна, по грудь, захлебываюсь въ безчестіи и никогда, никогда не выйду на свѣтъ Божій. Это было бы верхомъ ужаса! Получилъ десять кронъ подаянія, не будучи въ состояніи вернуть ихъ тайному подателю, хвататься обѣими руками за жалкіе гроши, гдѣ только представляется возможность, и платить за свою квартиру, несмотря на глубокое отвращеніе…
Не могу ли я раздобыть какимъ-нибудь образомъ эти десять кронъ?
Пойти къ хозяйкѣ и потребовать деньги обратно? Это ни къ чему не поведетъ.
Но вѣдь долженъ быть какой-нибудь другой исходъ, если хорошенько подумать, напрячь всѣ свои силы.
Надо подумать не просто, а всѣмъ своимъ существомъ. Я сѣлъ и началъ думать.
Было около четырехъ часовъ; черезъ нѣсколько часовъ я бы могъ увидѣть директора театра, если бы моя драма была окончена. Я достаю свою рукопись и принимаюсь со всѣмъ своимъ рвеніемъ за три послѣднія сцены; я думаю, потѣю, перечитываю все сначала, но не двигаюсь съ мѣста. «Только безъ глупостей, безъ упрямства», убѣждаю я самъ себя. И я опять принимаюсь за свою драму, пишу все, что мнѣ придетъ въ голову, только для того, чтобы скорѣй кончить ее. Я хотѣлъ убѣдить себя, что для меня опять наступила важная минута. Я лгалъ, обманывалъ самого себя и писалъ такъ, какъ-будто мнѣ не нужно искать словъ. «Эти хорошо! Это настоящая находка! — шепталъ я время отъ времени;- пиши себѣ только!»
Однако мои послѣднія реплики начинаютъ казаться мнѣ очень подозрительными; онѣ сильно разнятся отъ репликъ въ первыхъ сценахъ; кромѣ того, не было ничего средневѣковаго въ рѣчахъ монаха. Я перекусываю карандашъ, вскакиваю, разрываю пополамъ рукопись, рву каждый листъ, бросаю шляпу на улицу и начинаю топтать ее. «Я пропалъ! — шепчу я, — господа, я пропалъ!» Я повторяю лишь эти слова и продолжаю топтать свою шляпу.
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня стоитъ городовой и наблюдаетъ за мной; онъ стоитъ посреди улицы и не сводитъ съ меня глазъ.
Когда я на него посмотрѣлъ, наши взгляды встрѣтились. Я поднимаю шляпу, снова надѣваю ее и подхожу къ нему,