„Да, видите ли, ему приходится немного трудно, это временное затруднительное положеніе… Вы говорите, онѣ ношены? Не болтайте вздоръ!
Я хотѣлъ бы видѣть, кто свои пуговицы менѣе изнашиваетъ, чѣмъ я. Я всегда хожу съ разстегнутымъ пиджакомъ, долженъ вамъ сказать; это моя привычка, моя особенность. Нѣтъ, нѣтъ, если вы не хотите, тогда… Но неужели я не могу получить за нихъ и 10 ёръ? Но, Боже мой, кто же говоритъ, что вы должны? Вы можете заткнуть свой ротъ и оставить меня въ покоѣ… Да, да, да, позовите полицію! Я подожду здѣсь, пока вы позовете полицейскаго. Я ничего у васъ не украду… Ну, до свиданія, до свиданія! Мое имя Тангенъ; я немножко покутилъ…“
Кто-то спускается по лѣстницѣ; я тотчасъ же вернулся къ дѣйствительности; узнаю человѣка съ ножницами и сую пуговицы въ карманъ. Онъ проходитъ мимо, не отвѣчая даже на мой поклонъ, очень заботливо разглядывая свои ногти. Я задерживаю его и спрашиваю о редакторѣ.
— Его нѣтъ.
— Вы лжете! — сказалъ я; и съ нахальствомъ, удивившимъ меня самого, я продолжаю:- я долженъ съ нимъ поговорить о неотложномъ дѣлѣ. Нѣкоторыя сообщенія изъ Штифтсгардена.
— Но развѣ вы не можете мнѣ этого сказать?
— Вамъ? — возразилъ я и осмотрѣлъ его съ ногъ до головы.
Это помогло. Онъ тотчасъ пошелъ со мной назадъ и открылъ мнѣ дверь. Сердце у меня сжималось. Я стиснулъ зубы, чтобы пріободриться, постучалъ и пошелъ въ бюро редактора.
— Здравствуйте! А, это вы, — сказалъ онъ любезно, — пожалуйста, садитесь!
Мнѣ было бы легче, если бъ онъ указалъ мнѣ на дверь; слезы готовы были навернуться на глаза, и я отвѣчалъ.
— Пожалуйста, извините меня…
— Садитесь, — повторилъ онъ.
Я сѣлъ и объявилъ, что у меня опять есть статья для него и мнѣ ужасно хотѣлось бы, чтобы она попала въ газету. Я очень много работалъ надъ ней, она стояла мнѣ большого напряженія силъ.
— Я ее прочту, — сказалъ онъ и взялъ ее. — Вы, вѣроятно, прикладываете стараніе ко всему тому, что пишете, но вы черезчуръ рѣзки. Если бы вы были болѣе разсудительны! Черезчуръ лихорадочны! Но я прочту вашу статью! — и съ этими словами онъ повернулся къ своему столу.
Я продолжалъ сидѣть. Могъ ли я попросить у него крону? Объяснить ему, почему я пишу такъ лихорадочно? Онъ, навѣрно, мнѣ поможетъ. — это были для него не впервые.
Я поднялся. Гм… Но, когда я послѣдній разъ былъ у него, онъ жаловался на недостатокъ денегъ, даже куда-то посылалъ кассира за моимъ гонораромъ. Можетъ-быть и теперь дѣло такъ обстоитъ. Нѣтъ, не нужно этого дѣлать. Развѣ я не видѣлъ, что онъ въ самомъ разгарѣ работы?
— Что прикажете? — спросилъ онъ.