Послѣдній голодный кризисъ не прошелъ для меня даромъ. У меня цѣлыми прядями лѣзли волосы, появили: сь мучительныя боли, въ особенности по утрамъ, и изнервничался я очень. Когда Іенсъ Олафъ съ громомъ запиралъ внизу конюшню или на дворъ забѣгала собака и лаяла, — какъ-будто холодъ пронизывалъ меня до мозга костей. Я очень опустился.
День изо дня я корпѣлъ надъ своей работой, едва давая себѣ время проглотить ѣду, и снова принимался за свои писаніе. Кровать моя и жалкій, неустойчивый столикъ были забросаны замѣтками и исписанными листами, надъ которыми я поперемѣнно работалъ, прибавлялъ что-нибудь новенькое, что мнѣ приходило за день въ голову, перечеркивалъ, освѣжая изложеніе новыми сильными словечками; все это мнѣ стоило необычайныхъ усилій. Въ одинъ прекрасный день я окончилъ, наконецъ, статью, сунулъ ее въ карманъ, счастливый и довольный, и отправился къ командору. Пора было напрячь всѣ свои силы, чтобы раздобыть денегъ; у меня ихъ было уже немного.
«Командоръ» попросилъ меня посидѣть минутку — онъ сейчасъ… и продолжалъ писать.
Я оглядѣлся въ маленькомъ бюро; бюсты, литографіи, вырѣзки изъ газетъ, огромная корзина для бумагъ, которая, казалось, вотъ сейчасъ поглотитъ цѣликомъ всего человѣка. При видѣ этого бездоннаго зѣва, этой драконовой пасти, мнѣ стало очень грустно. Корзина имѣла такой видъ, какъ-будто она раскрыта для того, чтобъ поглощать отвергнутыя работы, новыя разбитыя надежды.
— Какое у насъ число? — спросилъ вдругъ командоръ.
— 28-е, — отвѣтилъ я, радуясь возможности оказать ему маленькую услугу.
— Да, 28-е. — И онъ продолжалъ писать. Наконецъ, онъ положилъ въ конверты нѣсколько писемъ, бросилъ въ корзинку какую-то бумагу, положилъ перо, обернулся ко мнѣ и посмотрѣлъ на меня. Видя, что я стою у дверей, онъ сдѣлалъ полушутливый, полусерьезный знакъ рукой, указывая мнѣ на стулъ.
Чтобы онъ не увидѣлъ, что на мнѣ нѣтъ жилета, я отворачиваюсь и достаю рукопись изъ бокового кармана.
— Маленькая характеристика Корреджіо, — говорю я, — къ сожалѣнію, она переписана не очень…
Онъ беретъ у меня рукопись и перелистываетъ ее. Лицо его обращено ко мнѣ.
Передо мной былъ человѣкъ, чье имя я слышалъ еще въ моей ранней юности и чья газета имѣла на меня въ продолженіе послѣднихъ лѣтъ большое вліяніе. Волосы у него курчавые, прекрасные каріе глаза нѣсколько тревожны; у него привычка по временамъ посапывать. Шотландскій пасторъ не могъ имѣть болѣе безобидный видъ, чѣмъ этотъ писатель, слово котораго всегда оставляло кровавый рубецъ на всемъ, чего касалось. Странное чувство страха и изумленія овладѣваетъ мною передъ этимъ человѣкомъ; слезы едва не выступаютъ у меня на глазахъ, и я невольно дѣлаю шагъ впередъ, чтобы сказать ему, какъ глубоко я благодаренъ ему за все, чему онъ научилъ меня, и попросить его не обижать меня: я самъ знаю, что я жалкій писака, которому и безъ того приходится плохо…