Полковникъ спорить съ нимъ еще нѣкоторое время, но напрасно; одѣяла завернуты, и я собираюсь платить. Когда я пересчитываю свои ассигнаціи и дохожу до тридцати четырехъ, полковникъ вдругъ восклицаетъ: будетъ! Онъ подаетъ купцу деньги и говоритъ, что онъ не получитъ ни копейки болѣе. Купецъ кривляется и не беретъ денегъ.
Ладно, тогда вы можете оставить себѣ одѣяла, говоритъ полковникъ. Въ то же время онъ суетъ мнѣ подъ мышку громадный свертокъ и указываетъ на дверь, при чемъ бросаетъ ассигнаціи на столъ и выходитъ за нами слѣдомъ на улицу.
* * *
Наполовину безсонная ночь въ обществѣ кавказской лихорадки и кавказскихъ клоповъ. Въ половинѣ четвертаго я просыпаюсь и встаю. Еще темно, но фруктовыя и табачныя лавочки напротивъ, по ту сторону улицы, освѣщены по обыкновенію. Я слышу, что гдѣ-то въ домѣ звонятъ. Итакъ, не черезчуръ рано для того, чтобы позвонить, думаю я и хватаюсь за шнурокъ. Никто не идетъ. Я снова звоню, а пока ложусь на открытое окно, смотрю на улицу и жду. Никто не идетъ. Я звоню тогда еще разъ. Шесть разъ пришлось намъ звонить, чтобъ получить свои башмаки и что-нибудь позавтракать.
Дѣйствительно, нашъ молоканинъ останавливается подъ нашими окнами въ половинѣ пятаго. Онъ говоритъ минутку съ швейцаромъ и снова отъѣзжаетъ. Мы сходимъ внизъ и ловимъ швейцара, но не можемъ, понятно, объясниться съ нимъ ни на одномъ языкѣ и сами не понимаемъ ни слова изъ того, что онъ говоритъ намъ. Уже пять часовъ.
Молоканинъ катитъ опять мимо гостиницы; но, когда я преспокойно приподнимаю свой багажъ, чтобы уложить его въ экипажъ, его снова самымъ любезнымъ образомъ снимаютъ и уносятъ въ гостиницу. Мы никакъ не можемъ постичь столь изумительнаго поступка; такъ же мало понимаемъ мы и изъ того, что тамъ болтаютъ кучеръ и швейцаръ. Въ концѣ-концовъ мы приходимъ къ убѣжденію, что въ гостиницѣ задерживаютъ нашу поклажу потому, что мы еще не уплатили по счету. Тогда я возмущаюсь, вхожу въ роль вельможи и произношу по-норвежски пространную, пышную рѣчь, изобилующую многими звучными словами. Я забываю, что мы миссіонеры, вынимаю свой бумажникъ, ударяю по немъ рукою и употребляю слово милліоны, что звучитъ по-русски приблизительно такъ же, какъ и по-норвежски, чтобы они могли составить о насъ хоть нѣкоторое представленіе. Когда не помогаетъ и это, начинаю я говорить еще гораздо громче и требую счетъ — подать сюда этотъ жалкій счетъ!
Теперь, когда служители гостиницы убѣждаются, что невозможно что-либо намъ втолковать, рѣшаются они въ виду крайней необходимости разбудитъ нашего вчерашняго переводчика, полковника. Онъ сходитъ внизъ, довольно легко одѣтый, здоровается съ нами и просить извиненія за свой туалетъ. Тогда-то выясняется, что нашему отъѣзду препятствуетъ полиція. Въ окрестностяхъ появилась эпидемія на лошадей, и наша четверка должна предварительно подвергнуться осмотру. Полиція послала повѣстку нашему кучеру еще вчера, поздно вечеромъ.