— Черезъ Босфоръ, на Азіатскомъ берегу.
— Въ Азіи? Такъ что-жъ ты шутишь со мной, полупочтеннѣйшій, что ли! Развѣ я про Азію спрашиваю!
И Николай Ивановичъ даже сверкнулъ глазами.
— О, успокойтесь, эфендимъ — улыбнулся Нюренбергъ. — Азія отъ насъ близко. Азія отъ насъ недалеко. Азія отъ вашего гостинница всего полчаса ѣзды. Мы теперь въ Европѣ, а ужъ черезъ Босфоръ будетъ Азія, а нашъ Босфоръ все равно, что ваша Нева.
Николай Ивановичъ слушалъ и не довѣрялъ.
— Вѣрно, вѣрно. Онъ не вретъ… шепнула мужу Глафира Семеновна. — Я учила. Въ пансіонѣ учила… Помню…
Кафеджи, между тѣмъ, разставлялъ чашки на прилавкѣ и блюдцо съ сахаромъ.
Суупруги, сидя у прилавка, пили чай, и Николай Ивановичъ то и дѣло похваливалъ его, говоря:
— Вотъ это чай… Вотъ это настоящій чай. Не вакса какая нибудь англійская, скипяченная.
Чай былъ дѣйствительно превкусный, свѣже заваренный.
Странно было видѣть мужчину, одѣтаго по-европейски и съ нимъ рядомъ нарядную даму въ модной шляпкѣ, сидѣвшихъ въ лавченкѣ уличнаго кафеджи и пившихъ чай, прихлебывая его съ блюдечка. Очень естественно, что прохожіе начали останавливаться и съ удивленіемъ смотрѣть на нихъ. Подскочилъ длинноволосый нищій дервишъ въ грязномъ балахонѣ и съ крикомъ «гу-гу» протянулъ имъ свою чашечку для сбора подаянія. Просила милостыню черномазая, грязная цыганка, у которой торчалъ изъ-за спины ребенокъ, помѣщенный въ кузовкѣ. Пришли торговцы изъ сосѣднихъ лавокъ и тоже остановились, съ любопытствомъ осматривая супруговъ и разспрашивая объ нихъ у стоявшаго тутъ-же Нюренберга. Странно было для всѣхъ, что люди пріѣхали въ щегольской коляскѣ и сидятъ при такой обстановкѣ. Нюренбергъ объяснялъ имъ, какъ могъ, капризъ своихъ кліентовъ. Турецкій гортанный говоръ такъ и стоялъ въ толпѣ. Остановился даже проѣзжавшій мимо черкесъ-всадникъ и присоединился къ разговору.
— Послушайте, Нюренбергъ, разгоняйте пожалуйста публику. Чего это столпились и смотрятъ, какъ на звѣрей какихъ! — сказалъ Николай Ивановичъ проводнику.
Тотъ пожалъ плечами, но крикнулъ что-то по-турецки толпѣ. Кафеджи замахалъ на остановившихся руками и одного изъ любопытныхъ даже отпихнулъ въ плечо, но толпа не расходилась и вдругъ изъ нея раздался русскій ломаный говоръ:
— Здравствуй, господынъ русскый эфендымъ! Изъ Москва прыѣхалы? Поклонъ мой, дюша моя, вамъ! Мы тоже въ Руссый были. Въ Нахычевань были, въ Ростовъ-на-Дону были. Здравствуй, барыня!
Изъ толпы выдвинулся черный какъ жукъ усатый пожилой человѣкъ съ небритымъ щетинистымъ подбородкомъ и кланялся, прикладывая ладонь руки ко лбу и къ груди. Онъ былъ въ фескѣ, въ жилетѣ и въ передникѣ, запачканномъ кровью, а у пояса его висѣлъ большой ножъ въ чехлѣ.