Карапетъ велъ Николая Ивановича именно съ этому амфитеатру. Они протискались мимо столиковъ и отыскали два порожніе дивана.
— Ну, вотъ, дюша мой, и наша турецкой баня. Давай раздѣваться, — сказалъ Карапетъ и крикнулъ что-то по-турецки.
Въ одно мгновеніе какъ изъ земли выросли четверо молодцовъ съ раскраснѣвшимися тѣлами, обвязанными отъ колѣнъ до таліи полотенцами, и бросились стаскивать и съ Карапета и съ Николая Ивановича одежду и бѣлье. Это были баньщики и вмѣстѣ съ тѣмъ прислуга въ банной кофейнѣ. Одинъ изъ нихъ былъ съ бритой головой и съ длинной мѣдной серьгой въ лѣвомъ ухѣ. Онъ усердствовалъ надъ Николаемъ Ивановичемъ, раздѣвая его. Карапетъ сказалъ ему по турецки, что онъ раздѣваетъ русскаго. Бритый молодецъ улыбнулся, оскаливъ бѣлые зубы, хлопнулъ себя въ знакъ почтенія къ гостю ладонью по лбу и съ такимъ усердіемъ рванулъ съ ноги Николая Ивановича сапогъ, что чуть самого его не сдернулъ съ дивана.
— Тише, тише, лѣшій! — крикнулъ на него Николай Ивановичъ. — Чуть ногу не оторвалъ.
— Это онъ радуется, дюша мой, что русскаго человѣка раздѣваетъ, — пояснилъ армянинъ. — Ну, вотъ ты сейчасъ увидишь, эфендимъ, наша турецкая баня. О, наша турецкая баня горячая баня! Жарко тебѣ, дюша мой, будетъ.
— Ну, вотъ! Будто я не привыкъ у насъ париться! Я паръ люблю, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Ничего. Ужъ если турокъ вашъ жаръ выдерживаетъ, то неужели его русскій-то человѣкъ не выдержитъ!
Когда Карапетъ и Николай Ивановичъ раздѣлись, банщики тотчасъ-же накинули имъ полотенца на бедра и начали дѣлать изъ нихъ юбки, закрѣпляя на таліи концы.
— Зачѣмъ мнѣ юбку? Не надо, не надо! — упрямился Николай Ивановичъ, сбрасывая съ себя полотенце передъ недоумѣвавшими банщиками, но Карапетъ остановилъ его:
— Нельзя, дюше мой, эфендимъ. Въ Турціи совсѣмъ голого человѣки въ банѣ не моются. Ты видишь, у всѣхъ юбка.
— Глупый обычай. Отчего-же у насъ въ Россіи безъ всякихъ юбокъ и полотенецъ, какъ мать родила, въ банѣ моются?
— То русскій манеръ, баринъ, а это турецкій манеръ. Надо закрыться.
Николай Ивановичъ послушался. Ихъ повели въ баню. Распахнулась узенькая, низенькая дверца, и они очутились въ небольшой комнатѣ съ каменнымъ плитнымъ поломъ, плохо освѣщенной керосиновой лампой. Половину комнаты занимало каменное возвышеніе въ два уступа, нѣчто въ родѣ нашего полка, но поднятое не выше, какъ на аршинъ отъ пола. На этомъ возвышеніи покоилось нѣсколько бородатыхъ и усатыхъ турокъ, распростертыхъ на брюхѣ или на спинѣ, тяжело вздыхающихъ или кряхтящихъ и бормочущихъ что-то себѣ подъ носъ.