— Весь твой счетъ — вздоръ, пустяки и одна надувальщина! Брось его и говори, сколько я тебѣ долженъ по настоящему, — строго сказалъ Нюренбергу Николай Ивановичъ.
— Двадцать пять франковъ давайте и будетъ нашего счета конецъ, — произнесъ Нюренбергъ.
— Ахъ, еврюга, еврюга! Еще пятнадцать франковъ спустилъ, — покачалъ головой Николай Ивановичъ. — Вотъ тебѣ серебряный меджидіе — и пошелъ вонъ!
Крупная серебряная монета зазвенѣла на столѣ. Нюренбергъ взялъ ее и сказалъ:
— Какого вы скупаго господинъ! А еще русскаго человѣкъ!
— Вонъ!
Нюренбергъ не уходилъ.
— Дайте бакшишъ, эфендимъ. Я бѣднаго, семейнаго человѣкъ, — произнесъ онъ, кланяясь.
— Вотъ тебѣ два сербскихъ динара и проваливай!
Нюренбергъ поклонился и медленно вышелъ изъ комнаты, но черезъ минуту опять заглянулъ въ дверь и поманилъ къ себѣ Николая Ивановича, улыбаясь.
— Эфендимъ, пожалуйте сюда на два слова.
— Что такое? — вскочилъ Николай Ивановичъ. — Говори.
— Не могу такъ. По секрету надо.
Николай Ивановичъ вышелъ къ нему въ другую комнату. Нюренбергъ наклонился къ его уху и прошепталъ:
— Вы хотѣли турецкаго гаремъ видѣть. За десять золотаго монетъ могу вамъ показать гаремъ. Если захотите посмотрѣть, пришлите только въ нашего готель за Адольфъ Нюренбергъ.
— А ну тебя въ болото!
Николай Ивановичъ махнулъ ему рукой и ушелъ, хлопнувъ дверью.
— Что такое? Объ чемъ это такіе секреты? спросила мужа Глафира Семеновна.
Тотъ сначала замялся, но потомъ нашелся и отвѣтилъ:
— Предупреждаетъ… Да что! Глупости. Говоритъ, чтобы я смотрѣлъ въ оба, а то армянинъ здѣшній меня надуетъ.
Въ дверяхъ стоялъ Карапетъ и говорилъ:
— Торопись, эфендимъ! Торопись, дюша мой, мадамъ! Пора одѣваться. Сейчасъ на Турецкаго Базаръ пойдемъ, феску и коверъ для эфендимъ покупать.
Самъ Карапетъ былъ уже въ черномъ сюртукѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, и въ черной косынкѣ, туго намотанной на шеѣ. Феска на головѣ его была новая, не линючая.
И вотъ супруги Ивановы шествуютъ по улицамъ Стамбула въ сопровожденіи ихъ квартирнаго хозяина армянина Карапета, направляясь къ Турецкому Базару. Карапетъ важно шествуетъ впереди, опираясь на толстую палку, сталкиваетъ лежащихъ на тротуарѣ собакъ, разгоняетъ мальчишекъ, загораживающихъ дорогу, оборачивается съ супругамъ и разсказываетъ, какъ называются улицы и дома, по которымъ они проходятъ. Попадаются имъ лавки ремесленниковъ, съ сидящими на порогахъ хозяевами и непремѣнно что нибудь мастерящими. Вотъ портной въ серебряныхъ очкахъ на носу и съ головой, повязанной по лбу фески тряпицей, сидитъ поджавъ ноги на коврикѣ и шьетъ суконныя синія шаровары. Два-три тоже шьющихъ черноглазыхъ турченка сзади его. Вотъ кузнецъ или слесарь точитъ топоръ на точилѣ, а въ глубинѣ лавки виднѣется маленькій горнъ съ тлѣющими въ немъ угольями. На дверяхъ висятъ заржавленные клинки сабель, ятагановъ безъ рукоятокъ, засовы для дверей, замки и еще подальше войлочныхъ дѣлъ мастеръ. Его прилавокъ поставленъ совсѣмъ въ дверяхъ и на немъ онъ расправляетъ красныя фески, вздѣтыя на металлическія колодки.