— Уточните, каким Маргеловым? — дотошно приставал следак.
— За адвокатом Станиславом Маргеловым, который был убит на Пречистенке.
— Все у вас?
— Еще хочу добавить, — словно испугавшись опоздать, затараторил Илюша, — что сегодня я пришел для дачи показаний к следователю добровольно. Претензий не имею, давление на меня не оказывалось.
— Высказывались ли в ваш адрес когда-либо угрозы со стороны Хастовой и Громова?
— Они мне угрожали. И в ходе этих угроз я понял, что именно они убили адвоката и журналистку.
— Рассказывали ли вы ранее кому-либо об этом?
— Нет, никому не рассказывал.
— По какой причине и в связи с чем Хастова показывала вам свой паспорт?
— В Интернете часто встречаются неадекватные люди. Просто захотелось удостовериться в том, что ее действительно зовут Евгения.
— В ЖЖ какой у вас «ник» или прозвище?
— Джеймс Конноли.
— В остальном все верно записано?
— В остальном все верно.
— Есть ли у вас исправления, замечания, уточнения?
— Нет, замечаний и исправлений не имею, запись велась правильно.
Горячев с пафосом начинающего дипломата в окружении зрителей и софитов расписался под протоколом: «Мною лично прочитано, с моих слов записано верно» (подпись Горячев).
Минут через двадцать Илюша стоял на улице, ночной, уже почти утренней. Манящая радость свободы, звеневшая в душе тридцатью сребрениками, оказалась рекламным блефом покинутых стен. Он вспомнил Писание и возненавидел Бога. Ему хотелось удавиться, но Илья очень любил маму и шибко страшился боли.
— Розы? Ты никогда мне их не дарил! — Девушка задумчиво втянула синтетический аромат осеннего букета. — Цветы от тебя я надеялась получить только на похороны. Красивые, правда, слегка мертвые. Можно я выкину их прямо сейчас, не хочу видеть их тлен? Ты ведь не обидишься? Правда?
— Как скажешь. — Насупившись, Никита полез за мусорным ведром.
— Котик, я же пошутила. Они будут жить еще дней пять, а может, вытянут и целую неделю. Если, конечно, от сердца подарены.
— Сегодня год, как мы познакомились. — Парень снова растаял.
— Ты не забыл. Умница! А я забыла. Помню только снежное небо и грязную голую землю. Я вся продрогла на этом митинге, но уйти не могла. А ты подошел и спросил: «Какое стихотворение этого бронзового товарища, под которым мы собрались, вам больше всего нравится?» Я тогда растерялась, как дура, и ничего не смогла вспомнить.
— Потом ты набралась глинтвейном в соседней кофейне и пыталась мне впарить Блока за Маяковского, — улыбнулся Громов. — Зашла в душу в тапочках, там разулась и назад вышла.
— Зато согрелась и даже не заболела, — не слушая Никиту, вспоминала девушка. — Знаешь, а я люблю розы, хотя, наверное, это пошло.