— Ты сама все и объяснила, — указала ближайшая подруга, Сьюзен Фоссетт, она же «Тетя Эмма» из «Женского журнала», очень милая женщина, но говорливая. — Ты слишком благоразумна.
Мисс Рэмсботэм покачала головой:
— Мне следовало влюбиться. Когда я об этом думаю, я даже стыжусь, что не сделала этого.
То ли сработала установка насчет долга, то ли ее настигла страсть, нахлынувшая нежданно-негаданно, несколько поздновато, уже в зрелом возрасте, — она, возможно, и сама не смогла бы назвать причину. Определенность выражалась только в одном: прожив на свете больше тридцати лет, эта умная, здравомыслящая, все правильно понимающая женщина начала краснеть, вздрагивать и заикаться при упоминании некоего имени, то есть вела себя, как влюбившаяся девочка-подросток.
Сьюзен Фоссетт, ее ближайшая подруга, одним туманным ноябрьским днем принесла известие о столь странном поведении мисс Рэмсботэм на чаепитии, устроенном Питером Хоупом по случаю дня рождения его приемной дочери и заместителя редактора еженедельника «Добрый юмор» Джейн Эллен, которую все называли Томми. Истинную дату рождения Томми знали только боги, но она, возникнув из лондонского тумана, предстала перед бездетным и неженатым Питером восемнадцатого ноября, а потому Питер и его друзья помечали этот день календаря как день встречи.
— Все равно это рано или поздно выплывет, поэтому я лучше скажу вам сегодня. — И Сьюзен Фоссетт озвучила новость. — Мэри Рэмсботэм обручилась.
— Чушь! — непроизвольно вырвалось у Питера.
— На ком? — спросила Томми.
— С кем, — поправил ее Джеймс Дуглас Мактир, которого все звали Шотландский паренек. Писал он на английском лучше, чем говорил.
— Я и подразумевала — с кем, — объяснила Томми.
— Ты так не сказала, — упорствовал Шотландский паренек.
— С кем, не знаю, — призналась ближайшая подруга. Она маленькими глоточками пила чай, а на лице отражалось негодование. — Наверное, с каким-то никчемным идиотом, который только испортит ей жизнь.
Конечно же, при полном отсутствии информации это заключение выглядело несправедливым.
— Будь он мужчиной серьезным, она бы не держала меня в неведении, — объяснила Сьюзен Фоссетт свой столь жесткий вывод. — Она же совершенно меня ошарашила. Знать не знала, что у нее какие-то амурные дела, пока час тому назад не получила эти абсурдные каракули.
Мисс Фоссетт достала из сумки письмо, написанное карандашом.
— Если я его вам зачитаю, думаю, ничего страшного не произойдет. Зато вы поймете, в каком сейчас состоянии наша бедняжка.
Чаевничавшие оставили чашки и собрались вокруг нее.