Ничто не намекало на идентичность читательницы с оригиналом портрета, кроме, пожалуй, тонкой связи между изящным нервным почерком и подвижными чертами лица, и все же я инстинктивно чувствовал, что это и есть моя давняя забытая подруга, чью историю я распутываю звено за звеном.
Потребность сделать следующий шаг толкала вперед, и потому утром, когда после завтрака хозяйка убирала посуду, я совершил новую попытку.
— Да, пока помню, — заметил я небрежно, — хочу на всякий случай спросить: если забуду какие-нибудь книги или бумаги, вы пришлете их по почте? Со мной такое нередко случается. Наверное, и другие постояльцы что-то после себя оставляют?
Заход получился довольно неуклюжим, и собеседница вполне могла бы заподозрить неладное.
— Редко, — ответила она. — Точнее, никогда, если не считать ту несчастную леди, которая здесь умерла.
Я быстро взглянул на нее.
— В этой самой комнате? Реакция хозяйку встревожила.
— Нет, не совсем. Мы перенесли ее наверх, но она тут же скончалась. Она уже приехала в наши края тяжело больной, умирающей. Если бы я знала, то ни за что не пустила бы. Многие с предубеждением относятся к тем домам, которые посетила смерть. Можно подумать, что есть на свете места, где никто не умирал. По отношению к нам это было несправедливо.
Мы долго молчали, и в комнате раздавался лишь звон тарелок, ножей и вилок.
— И что же она здесь оставила? — наконец спросил я.
— О, всего лишь несколько книг, фотографий и какие-то мелочи, которые люди обычно возят с собой. Ее родные обещали прислать за ними, но так и не прислали, да и я тоже совсем забыла. Впрочем, ничего ценного действительно не было.
Мисс Чолмондли повернулась, явно собираясь уйти.
— Надеюсь, сэр, мой рассказ не вынудит вас уехать, — заметила она. — Все это случилось давным-давно.
— Конечно, нет, — ответил я. — Просто полюбопытствовал, и все.
Хозяйка вышла и закрыла за собой дверь.
Итак, вот и объяснение, если я готов его принять. В то утро я долго сидел, размышляя о том, могут ли оказаться реальностью причудливые обстоятельства, над которыми привык смеяться. Но не прошло и пары дней, как важное открытие подтвердило мои смутные догадки.
Исследуя все тот же бездонный шкаф, я обнаружил нечто невероятное: в одном из туго выдвигающихся ящиков, под кучей мятых, порванных книг прятался датированный пятидесятыми годами дневник, а между пожелтевшими страницами сохранились письма и сухие, утратившие форму цветы. И вот в этой тетради, исписанной поблекшими, теперь уже коричневыми чернилами — ведь тот, кто сочиняет рассказы о людских судьбах, не способен противостоять искушению, — я и прочел о давних событиях, которые почти безошибочно домыслил сам.