наверное, просто щелкнул, но Наташе показалось — ка-ак щелкнет! И стоит
на пороге он. Тогда вот Наташа и покрылась вся ландышами...
То есть натурально — повырастали на ней ландыши, как на поляне
какой или клумбе: прямо из тела вышли. Из пальцев, из плеч, из прочих
частей, сквозь одежду проклюнулись. Один — так со лба свесился, смотреть
мешает, застит долгожданного. Наташа от суженого глаз не отведет, ничего,
что с ней происходит, не замечает. А тот рот раскрыл, глазами хлопает, точно
филин, не поймет, что за диво перед ним дивное. Спрашивает:
— Ты что?
Наташа отвечает:
— Я — ничего.
Бросились они друг другу в объятия. Стали обниматься-целоваться.
Наташа плакать вздумала, да он ей запретил. Она его кофе напоить хотела, а
он ее раздевать стал. И как оставалась Наташа совсем нагая, увидела, что по
ее телу ландыши растут. Испугалась, смутилась:
— Что это?
А он:
— Какая, — говорит, — разница? Ты у меня и так была самая что ни на
есть раскрасавица, а теперь как богиня стала.
Зажили они вместе. Зажили счастливо. Соседки, завистницы
злоязычные, и раньше Наташу любовью своей не жаловали, потому все одна
да одна, редко с кем словом обмолвится, «здрасьте» и «до свиданья»; но
терпели: баба одинокая — значит тоже, как и они, несчастная. А теперь...
когда мужика днем с фонарем не отыщешь, тихая-тихая, а какого жеребца
заманула. Про ландыши не знали они еще ничего.
Поначалу Наташа и выходить-то боялась: что за вид такой у нее!
Только уговоры мужнины подействовали. Плюнула на все, под руку со своим
мужиком, как ни в чем не бывало, из дома вышла. Соседи чуть с лавочки не
попадали. Смотрят: совсем Наташка с ума съехала — разрядилась, как б...
позорная — вся в цветках каких-то. А через неделю прибежал среди ночи к
Анфисе Васильевне дед Матюха, весь потный от потрясения, красный.
Шепчет быстро-быстро, а сам трясется, как отбойный молоток:
— Натаха мыться собралась, я за ней подсмотреть решил. Скинула она
с себя все, а цветочки-то, как были, так на ней и остались!
К утру уж все о том толковали. Тут-то соседушки и задумались.
Много времени не прошло, является муж домой сам на себя не похож.
Ужинать сел. Борщ ест — не ест, время тянет. Потом и говорит:
— Вызывали меня куда следует. «Что же, — говорят, — жена твоя себе
позволяет?!» «А что позволяет?» — спрашиваю. Загудели: «Ты нам дурака
здесь не валяй! Пишут люди: оскорбляет она их недостойным своим
извращением. Ты давай-ка сам разберись побыстрее, чтобы нам за это дело
взяться не пришлось».
Заплакала Наташа тихонько. Муж сидит перед тарелкой с остывшим
борщом, голову повесил. Делать нечего, надо какой-то выход искать. Стали