И все же последняя сделка века состоялась. В перерыве между вылетами боевых самолетов над полигоном протарахтела на бреющем сугубо мирная «Аннушка». Биплан Ан-2 – самолет сельскохозяйственной авиации. Вождь-президент схватил за рукав ближайшего генерала:
– Пулеметы установить можно?
– Куда? – спросил генерал. – На «аннушку»?
Ошалело подтянул штаны с голубыми лампасами и… ответил утвердительно.
– А бомбы прицепить?
– В принципе возможно.
– А пехотный взвод в кабину?
– Только отделение, – уперся генерал, последний раз летавший на Ан-2 лет тридцать назад и не ведавший о его тактико-технических данных. Хотя о каких ТТД можно вести речь применительно к биплану со звенящими растяжками между верхним и нижним крылом?
– Два отделения с огнеметами для выполнения гуманитарной миссии после бомбового удара, – твердо стоял на своем негритос. – А пулеметы пусть будут системы Калашникова. Ведь это наше, бамбарийцев, национальное оружие.
Узнав, что речь идет о контракте на несколько эскадрилий, генерал мигом спрятал все возражения в карман лампасоносных брюк.
Повариха военторговской столовой, по странному совпадению, как и самолет, звавшаяся Аннушкой, появилась у шатра с бачком и замерла по стойке «смирно».
Вывернутые ноздри старого людоеда с вожделением втягивали аромат солдатского борща. Красные глазенки смотрели вслед серебристой «этажерке», распылявшей над куцыми фермерскими участками какую-то дрянь. Вождь-президент уже предвкушал то осеннее мартовское утро, когда десяток таких самолетиков перелетят через гору Тянимуму, чтобы привить племени кумбара понятие теперь уже не коммунистических, а демократических идеалов.
Вождь-людоед, простите, президент, подумывал в случае успеха поместить самолет Ан-2 в национальный герб рядом с автоматом Калашникова.
– И вот благодаря этой спрыгнувшей с дерева макаке, – завершал Иван Гайворонский свой увлекательный рассказ, – Саратовское авиационное НПО сейчас загружено работой, а финансирование контракта идет через Стена-банк.
За вождя, приложившего свою черную руку к экономическому подъему российского Поволжья, стоило выпить.
В промежутке между этим и очередным тостом – не оставлять же бутылку открытой – Токмаков подошел к окну и открыл форточку. Вместе с клубами свежего морозного воздуха в номер ворвался характерный звук вертолетных двигателей. Вадим отдернул штору.
Окна номера выходили на Волгу, запрятанную под лед и скучавшую там в одиночном заключении. Вдали, где черный лед сливался с черным небом и только по звездам можно было отличить одно от другого, чертил огненные круги вертолет. Точнее, его несущий винт с огнями в законцовках лопастей.