Борода, вздрагивая, хрипела. У Спирьки лицо потемнело. Засаленные брюки зябко вздрагивали. В карауле стало тихо. В глубоком тылу у белых загорелась на горизонте красная полоса. Узкая и бледная, она разрасталась, делалась ярче.
Огненный шар выкатился из-за земли, разорвал на реке серую занавеску. Спирька чихнул, выполз из лощины. На другом берегу стояли во весь рост два офицера, махали белыми платками. Караул поднялся на ноги, протирая глаза и кашляя, уставился на белых.
Мотовилов говорил Петину:
– Сейчас я их возьму на пушку.
Офицер громко крикнул через реку:
– Здорово, минцы!
– Здравствуй, здравствуй, погон атласный!
– «Здравствуй, здравствуй», – передразнил Мотовилов. – Разве так по-военному отвечают? Не видите, что ли, что с вами подпоручик разговаривает?
Красные засмеялись, дружно рявкнули:
– Здравия желаем, господин поручик!
– Ну вот, это дело, видать, что минцы народ вежливый!
– Да уж минцы лицом в грязь не ударят. Го-го-го!
Мотовилов злорадно улыбнулся:
– Ну конечно, Минский полк. 27 я дивизия всегда против нас. Интересно, где 26-я? Сейчас попробую, не клюнет ли? Эй, друзья, а как товарищ Гончаров [3] себя чувствует?
– Так он не наш.
– Знаю, что не ваш, а 26-й, да, может быть, вы недавно видели его?
– Видать, как не видели. Вчера в Ключах встретились.
– Ага, штаб 26-й вчера был в Ключах, рядом, значит, и эта обретается. Отлично, – говорил вполголоса Мотовилов.
– Ну, а что товарища Грюнштейна [4] давно не слыхать?
– О, Грюнштейн теперь шишка большая.
– Хватит, ясно как апельсин: 26-я и 27-я дивизии – Пятой армии.
– Что, господа офицеры, сегодня не воюем? – спросили красные.
Петин тонким голосом крикнул:
– А что, разве вам охота подраться? Я сейчас прикажу открыть огонь.
Минцы замахали руками.
– Нет, нет, сегодня можно отдохнуть.
Офицеры пошли к своим цепям. На берегу вышел из кустов белый караул. Враги стояли некоторое время молча. Широкоплечий унтер-офицер с черной бородой хлопнул рукой себя по боку:
– Спиридон, мерзавец, это ты?
Спирька сразу узнал отца:
– Я, тятя, я!
Красные и белые, с глазами, разгоревшимися от любопытства, смотрели на отца с сыном.
– Это, значит, на отца сынок руку поднял? А? Ты ведь доброволец, щенок?
– Доброволец, тятя!
– Я его дома оставил, думал – матери по хозяйству поможет, а он вон што, против отца пошел!
– Не я, тятя, супротив вас пошел, а вы супротив меня, супротив всего народу с офицерьем сбежали, в холуи к ним записались!
Отец вскипел:
– Ты поговори у меня еще! Переходи сюда! Бросай винтовку!
Спирька засмеялся, потрепал себя рукой пониже живота.
Чернобородый задыхался от гнева: