В пруду купались утки – огромные, неповоротливые, крикливые. А в загоне с сеткой жили куры. По утрам там пел горластый и огромный рыжий петух с налитым кровью свешивающимся набок пышным гребнем.
Кур я не трогал (не сумасшедший), уток тоже (с тех пор как они едва не утопили меня в этом мерзком пруду), но к Птичнику захаживал – проверить, все ли в порядке, и, главное, посетить милую кошечку Варю. Она была еще маленькой, пушистой, скорее котенком, чем кошкой, и жила в сарае рядом с курятником, где Птичник хранил свои инструменты.
Птичник был странный. Он всегда смотрел себе под ноги и не прямо, а как-то вкось, как будто не наблюдал за окружающим, а подглядывал. Тело было у него огромное, а голова маленькая, будто тело росло отдельно, а голова так и осталась, как у котенка. Он всегда ходил в клетчатой рубахе, старых армейских штанах и резиновых сапогах. В холода Птичник напяливал ватник. Иногда он останавливался возле пруда, смотрел на уток, бормотал что-то с улыбкой, потом хватал одну из птиц, одним ударом отрубал ей голову, смеялся, бросал тушку и уходил. Мне кажется, он пытался изображать на земле Небесного кота, которому подвластны жизнь и смерть. Однажды он схватил красавца-петуха за ноги, уволок за курятник к огромной черной колоде и рубанул ему голову. А потом отпустил. Я видел, как летел петух в последний раз – громко хлопая крыльями, отчаянно, яростно, как будто в этот раз уж точно решил полететь по-настоящему, окропляя траву своей кровью, будто принося жертву Небесному коту… Нет, наверное, все же Небесной птице.
Я не знаю, почему милая Варенька жила у Птичника. Он ее никогда не кормил – все, что ей доставалось, это немного хлеба, украденного у кур. И еще мыши, которые сбегались на комбикорм стаями. И крысы… Правда, крыс она не ловила: это мы с Крысоловом являлись на участок Птичника и душили этих огромных хвостатых. Ни я, ни Крысылов, ни Варенька крыс не ели, мы их выкладывали на крыльцо дома Птичника, надеясь, что он из благодарности угостит Вареньку чем-нибудь вкусным. Но Птичник сбрасывал трупы на землю ударом резинового сапога и шел по своим делам.
На участке своем он все время что-то сажал и вскоре выдергивал, не давая до конца вырасти и начать плодоносить. Кажется, один только деревянный столб, на котором висели телефонные провода, протянутые к соседнему дому, оставался неизменным в его саду.
Однажды, когда я зашел в очередной раз навестить Вареньку, то не нашел ее. Милой кошечки нигде не было. Меня охватило беспокойство. Я сбегал к ужасной черной плахе, пропитанной кровью, замирая от страха, ожидая обнаружить там отрубленную кошачью голову, но там валялась только куриная голова. Тогда я побежал в сарай, громко призывая Вареньку. Я не мог ее потерять! Нет, только не ее!