****
— А этот еще корчится!
Человек лежал на животе, вытянув руки вперед и пальцы на них медленно сокращались, царапая ногтями землю.
— Смотри, он думает что ползет, — засмеялся ефрейтор.
Подняв карабин большевика, он воткнул его штыком в тело. Послышался какой-то нечеловеческий всхлип, а затем свист судорожно вдыхаемого воздуха. Движение прекратилось, чтобы судорожно возобновится минуту спустя. Теперь русский «полз» чуть быстрее, началась агония.
— Словно жук на булавке. Ну-ка, еще раз.
— Хватит Вилли, — щелкнул пистолетный выстрел, и большевик окончательно затих.
— Пожалел обезьяну?
В ответ спутник осклабился и деловито принялся сдирать с мертвого петлицы, на сувениры.
— Ну что, разделим поровну? — попросил Вилли.
— Черта с два! Мой трофей, это я его убил!
— Прекратить! — заорал подбежавший к ним фельдфебель.
Гауптман равнодушно ответил на приветствие, пошел дальше по месту, которое недавно еще было полем боя. Оборона русских рухнула, немногими удалось отступить, но зато они успели уничтожить или серьезно повредить мосты через Мухавец за своей спиной.
Деревня рядом уже догорела, но еще дымились головешки пепелищ и кое-где сиротливо торчали печи. Там уже суетились жители, пытаясь найти уцелевшую домашнюю утварь, что не взял огонь.
На поле трупы, лежащие поодиночке, реже группами, где русские и их солдаты — все вперемешку. Кон с удовлетворением отметил, что мертвецов в фельдграу, гораздо меньше. Примерно столько же, сколько и тел в этих наколенниках. Надо бы и ему завести в батальоне такие, суть понятна сразу — гауптман не один раз неприятно натыкался коленом на камень.
«Какая жара!», он поморщился и вновь прижал к лицу платок.
Прошло лишь несколько часов, а тела убитых уже раздулись, создавая на лицах мертвецов ужасающие гримасы с выпученными глазами. Смердело паленым мясом, а на краю одной воронки лежала обгорелая половина того, что недавно было человеком. Кто он, большевик или солдат вермахта никому уже не дано узнать.
Он аккуратно перешагнул через эту головешку. В смерти нет ничего героического.
Ветер лениво шевелил валяющиеся на поле фотографии, письма, обгорелые и совершенно целые клочки бумаги. Похоже, у убитых кто-то вытряхнул карманы.
А вот кто-то в их форме. Гауптман отвернулся, ефрейтора долго кромсали лопаткой. Наверно это тот русский, в выгоревшей на солнце гимнастерки, что лежит лицом вверх и прижав руки к животу.
Он присел и вырвал из песка карабин большевика и дернул затвор — ни единого патрона и расколот приклад. Значит, дрался до конца. А вот еще один — до пояса весь целый, потом мокрое красное пятно, и вновь аккуратно намотанные на ноги обмотки. Все лицо облепили мухи.