— Так ты, пане эфиоп, кто? Не здешний ли мельник? — спросил старый ротмистр, хоть на самом деле, как это и бывает во сне, сразу сообразил, с кем имеет дело.
— А ведь меня можно назвать и мельником, действительно, — протянул несколько даже удивленно щеголеватый эфиоп. — Ведь я владею этой мельницей на паях с местным мужичком, водяным бесом. Доходов никаких, кроме нескольких душонок от утопленников, вот так. А каковы основные мои занятия, ты и сам уже догадался.
— Да, ты — черт, пане эфиоп. А как тебя зовут?
— Я не скажу тебе, как меня зовут, — хихикнул черт. — Это все глупости, что ты, узнав мое имя, получил бы власть надо мной. Вот ты же знаешь имена своего бога — ну и кто же из вас двоих верховодит? Просто тебе легче было бы в будущем, как станешь кипеть в котле со смолою, вызывать меня на беседу, а у меня и без тебя дел невпроворот.
— Тогда зачем же ты решил потратить время на меня сейчас, пане черт?
— И снова лукавишь, ибо тебе это и самому хорошо известно. Ну что может понадобиться мне от пожилого шляхтича, который рискует вот-вот преждевременно отправиться на тот свет? Разумеется, я пришел за твоею душой.
— Пане черт, а ты не станешь возражать, если я разбужу ученого отца Игнация, чтобы он присоединился к нашей беседе? Боюсь, что я сам не сумею вести достойно дискурс о собственной душе, а у святого отца язык хорошо подвешен.
Тут черт рассердился. Старый ротмистр догадался об этом, потому что по лицу беса и по шее, не закрытой воротником, пробежали красноватые отблески, будто внутри, под одеждой и темно-синей его кожей, начал он накаляться, подобно железу на огне. Ответил же бес, впрочем, внешне спокойно:
— Если тебе не жаль иезуита, буди, потому что в конце беседы я его, клянусь Вельзевулом, утоплю в запруде. Во-первых, потому что мне все иезуиты крепко осточертели, в частности, из-за своего дурацкого убранства. Одна безвкусная шапочка чего стоит! Во-вторых, этот проныра мог прихватить с собою пузырек святой воды, а у меня от нее насморк. В-третьих, он не умеет играть в кости. В-четвертых, с него вполне станется нам помешать, ляпнув свой идиотский «Amen» тебе или мне под руку.
— Так ты, пане черт, пришел сыграть со мною? — прошептал пан Ганнибал.
— Ну да, конечно же. На твою душу, пане ротмистр.
— А мне какой резон играть с тобою? Проиграв, я отдаю тебе душу, а если лучшая сумма выпадет у меня?
— А ведь тебе есть прямой резон сыграть со мною, — заявил черт с такой железной убедительностью, которую ранее пану Ганнибалу доводилось слышать разве что в голосе отца Казимежа из костела Святой Анны, лучшего в Самборе проповедника. — Ты, пан, хоть и старый вояка, однако человек неглупый и понимаешь, что твоя душа попадет ко мне и в том случае, если я тебя не обыграю. Зато в последний раз в жизни ты сыграешь в любимую свою игру! Сыграешь со мною, игроком, скажу не хвастаясь, мирового класса! Сыграешь замечательными костями, изящнее которых ты в жизни не видел! Вот посмотри — да заодно проверь, нет ли в них подвоха. Хорошо проверь, пане ротмистр, не торопись.