За час, что я простоял на этом месте, глядя, как свирепствует пожар, хоть бы один человек попытался потушить пламя! — все только и делали, что спасали свой скарб или самих себя, предоставив огню полную свободу. Увидев, что огонь добрался до Стил-Ярда и поднявшийся ветер гонит его в Сити, а также что после столь долгой засухи мгновенно загорается всё, даже камни церквей <…>, отправился (с одним джентльменом, который пожелал прокатиться в моей лодке, наблюдая оттуда за пожаром) в Уайтхолл, в часовню, где меня тотчас же обступили придворные; я дал им подробнейший отчет, отчего они пришли в смятение и донесли королю, меня вызвали, и я поведал государю и герцогу Йоркскому все, что видел собственными глазами, присовокупив, что, покуда Его величество не прикажет сносить дома, пожар остановить не удастся. Они весьма опечалились, и государь велел мне идти к лорду-мэру и приказать безжалостно сносить все дома, коим угрожает огонь. Герцог же Йоркский уполномочил меня передать ему, что, если понадобятся солдаты, он их получит в любом количестве; это же — правда, под большим секретом — подтвердил и лорд Арлингтон. Здесь же я встретился с капитаном Коком и в его карете, прихватив с собой Крида, отправился к Павлу (собору Святого Павла. — А.Л.) по Уотлинг-стрит не пройти: люди бегут, груженные скарбом; видел больных и увечных, коих несли прямо на кроватях. Вещи — хорошие, добротные — спасают, побросав на тачки или навьючив на самих себя. Наконец, на Каннинг-стрит повстречал лорда-мэра: на шее платок, глаза потухшие. Стоило мне изложить ему приказ государя, как он принялся кричать, точно роженица: «Господи, а я-то что могу поделать? Я — человек конченый. Народ меня не послушается. Думаете, я не сношу дома? Увы, огонь действует быстрее нас». Сказал, что солдат у него хватает, сам же он должен хоть немного отдохнуть, ибо провел на ногах всю ночь. На этом мы расстались, и я направился домой; все словно обезумели, ничего решительно не делается, чтобы погасить огонь; к тому же дома стоят близко один от другого, да и набиты легко воспламеняющимся добром, как-то: варом и смолой, а на Темз-стрит вдобавок — склады с растительным маслом, вином и бренди. Здесь увидел я мистера Исаака Хоублона: этот красивый, хорошо одетый человек стоял, весь перепачканный, у своего дома в Доугейте и заносил внутрь вещи своих братьев, чьи дома погибли в огне; по его словам, вещи уже перевозились дважды; он полагает (и, как вскоре выяснилось, не без оснований), что вскоре наступит и его черед. Печально было слышать эти слова, а также видеть, как люди, вместо того чтобы самим идти в церковь, заносят туда свои пожитки. <…> Отобедав, отправился вместе с Муном в Сити: улицы забиты людьми, лошадьми и повозками; давя друг друга, переносят добро из одного обгоревшего дома в другой; сейчас вещи с Каннинг-стрит, где еще утром было безопасно, переносят на Ламберд-стрит и далее. <…> На причал у Павла, где должна была ожидать меня лодка; взял с собой мистера Каркасса и его брата, коих повстречал на улице; посадил их к себе в лодку и провез под мостом: огонь распространяется, и остановить его не представляется возможным. Пересел в королевскую барку к государю и герцогу Йоркскому, с ними — в Куинхит. Твердят одно: сносить дома до основания <…>, однако поделать ничего, почти ничего нельзя: огонь опережает людей. <…> На воде великое множество лодок и лихтеров, забитых скарбом, многие вещи, причем самого хорошего качества, плывут по воде; только я подумал, что чуть ли не в каждой третьей лодке имеются по-настоящему ценные вещи, как обнаружил в одной из них клавесин. <…> Когда на воде от дыма и огнедышащего жара находиться стало больше невмоготу, решили пересидеть в небольшой пивной на Бэнксайд, против «Трех журавлей», и пробыли там до самых сумерек; с наступлением темноты пожар кажется все больше и больше; над колокольнями и крышами домов в небо рвутся зловещие, кровавые языки — ничего общего с покойной красотой пылающего в камине огня. Гигантская огневая дуга с милю длиной перекинулась с одного конца моста на другой, взбежала на холм и выгнулась, точно лук. Зрелище это повергло меня в глубочайшее уныние; я не мог сдержать слез, глядя на объятые пламенем церкви и дома, слыша неумолчный шум всепожирающего огня и жалобный треск рушащихся домов.