Движимая недвижимость Сигизмунда имела сложную конструкцию. Состоял Шатер из плотного армейского брезента, шкур, кожи, досок, фанеры и жести. От центрального купола расходились несколько коридоров, а еще к нему были приспособлены аж четыре палатки, причем две из них – большие, командирские, со своей планировкой. Все это, включая деревянные столбы, тросы–растяжки, дощатые и фанерные перегородки и навесы, создавало сложный, запутанный лабиринт. В нем было место для укромных спален, которые хозяин сдавал внаем, для двух гостевых залов, большой кухни и кладовых. В центре постройки пряталась бетонная будка бывшей трансформаторной подстанции, на которую Сигизмунд понавешивал замков и использовал под склад особо ценных вещей. А еще под шатром был глубокий холодный подвал–амбар для съестного.
Иногда Хан решал, что пора сниматься с места, и Черный Рынок переезжал на новое. Но здесь он стоял уже давно, Сигизмунд успел обжиться. Интересно, что он будет делать с Шатром, когда Хан вновь надумает переселяться?
Нога все не успокаивалась. Подволакивая ее, я подошел ко входу, возле которого на табурете восседал здоровяк в джинсах с кожаными заплатами на коленях и расстегнутой до пупа клетчатой рубахе с оторванными рукавами. Он уже давно искоса наблюдал за мной, а когда я приблизился, смерил скептическим взглядом и лениво бросил:
— Из Леса вестимо?
— Сиг здесь? – Я шагнув в проем.
— Стоять! Куда прешь, морда лесная?
Я повернулся к нему. Огромный как боров и, кажется, такой же тупой. К стулу был прислонен черный резиновый молоток с длинной рукояткой. Вышибала, ясно.
Он вытянул ногу и словно бревном перегородил ею путь.
— Ну, че внутри забыл? На шару не наливаем.
— Скучно тебе? – спросил я. – Развлекаешься, клиентов от заведения отваживаешь?
— Да какой ты, к мутантам, клиент? У самого даже на шмот людской монет нет, клиент нашелся!
На его правом бицепсе – внушительном таком, как три моих – был набит бычий череп. Ухмыльнувшись, вышибала плюнул мне под ноги и попал на ботинок.
— Вали назад в свой Лес, рыло мохнатое.
Я заметил:
— Визгливей всех лают дворняги. Они же слабее всех кусают.
До него дошло не сразу. Секунды три, не меньше, длилось постижение тайной истины, сокрытой в моих словах, а потом на здоровяка снизошла… нет, не благодать – на него снизошла злость. Он начал привставать, ощерившись, и тут позади меня раздался женский голос:
— Кирпич, ты ваще оборзел, ты что себе позволяешь?
Я кинув взгляд через плечо и поэтому пропустил удар – вышибала по прозвищу Кирпич, схватив резиновый молоток, врезал им меня в грудь.