А мы не могли идти на помощь. Потому что наш коммодор Долфин первым увидел опасность, грозящую левому флангу, на котором из всего эскорта оставался один шлюп, "Фламинго", сражавшийся с двумя вражескими эсминцами, "Черный лебедь" погиб, поймав торпеду. Там, из-за дымовой завесы, поставленной подбитым лидером дивизиона, первым вышедшего в атаку, подходил второй дивизион, целехонький, с полным боекомплектом и готовый в клочья разорвать конвой, но не тут-то было, мы и этим припечатали! Вообще, в Том бою, ни один из макаронников, на которых мы разворачивали стволы, не ушел нетронутым. Мы и крейсерам всем хоть по снаряду, да всадили, и эсминцам тоже и итальянского флагмана разделали как надо, этот крейсер, "Евгений Савойский", тоже от нас получил! И эти итальянцы шарахнулись назад - но с севера шли на поддержку своих их линкоры, все три, на "Роме" наконец потушили пожар, и адмирал макаронников решил, что теперь можно и повоевать!
Вот тут и нам пришлось туго, да. Двадцать семь пятнадцатидюймовых стволов нас исколачивали, но британская броня держалась, а мы ведь сначала не могли отвечать, занятые отбиванием левофланговых! А когда мы развернули орудия на линкоры, снаряд ударил нам под первую башню, в барбет, слава богу, броня выдержала, но башня не могла больше наводиться, ее нельзя было повернуть! Затем мы получили еще два тяжелых попадания, в нос и в носовой шестидюймовый каземат правого борта - но и сами стреляли в ответ, и попадали, черт возьми!
Страшно? Хе-хе, молодой человек... страх - это такое дело... Он охватывает человека разом, до паралича, до ступора, когда ты не можешь пошевелиться, не можешь думать... вообще ничего не можешь. И я такое испытал, конечно, все-таки это был мой первый бой. Когда? В самом начале, когда итальянцы попали нам в каземат среднего калибра и я был послан коммодором туда - уточнить состояние дел и доложить, вот там мне стало страшно и Красавчик Чарли, лейтенант Тиндалл, артиллерист, приводил меня в чувство, оплеухами, хе-хе... А потом я уже не боялся, да. Когда тащил в лазарет Уинтропа, еще не зная, что все уже зря, что он уже умер. Когда лез на переднюю мачту, вместе с двумя парнями из дивизиона радистов - нам надо было найти и устранить обрыв цепи, у нас, после попадания итальянского снаряда, не работал КДП - я уже не боялся. И даже когда спрашивал у коммодора разрешения пойти в третью башню ГК, вместо убитого Ройла - я ведь тоже артиллерист - не боялся. Когда видишь, как перед тобой, в сотне шагов, крупнокалиберный снаряд вскрывает надстройку и оттуда вырывается пятидесятифутовый язык пламени, слизывая все на своем пути - ты потом уже ничего не боишься. Когда в ста ярдах от твоего борта встает, кормой в небо, транспорт, и в воду сыплются люди с его палубы, а потом, через мгновение, на них рушится танк, оборвавший крепления - тоже ничего уже потом не боишься. Просто идешь и делаешь свое дело. Наводишь пушку, прокладываешь курс, тушишь пожар... а страха больше нет, он сам испугался и забился куда-то далеко-далеко. Вот такими мы тогда были, молодой человек, да. Империя могла нами гордиться, мы не отступили, даже когда положение наше стало совсем безнадежным.