— Отнеси чемодан своему хозяину. К мистеру Персеру на Уолл-лейн.
— А что сказать о саквояже, сэр?
— А? Ничего. Оставь это мне… скажи, что я навещу его.
Ричардсон быстро направился прочь. Малгрейв последовал за ними по лестнице. Он глядел тьютору в спину, и рубец на его лице кривился от улыбки.
— Что ж, парень, — произнес Малгрейв.
— Да, сэр?
— Тебе, наверное, нужно новое место?
Огастес кивнул.
— Да, сэр. Еще как, сэр.
— Сообразительный парнишка мне пригодится. Если не будешь гнушаться тяжелым трудом, можешь сам однажды стать джипом. — Он достал из кармана полгинеи и протянул на ладони. — Ну что? Скрепим сделку рукопожатием?
Огастес уставился на маленькую золотую монетку.
— Но, сэр… деньги?
Малгрейв снова улыбнулся, и рубец изменил форму.
— Ты помог мне, а я помогу тебе. Иди сюда… дай мне руку.
На обратном пути из кофейни Терпина Холдсворт укрылся от ливня в часовне Королевского колледжа. Высоко над его головой под веерными сводами клубились тени. Казалось дурным предзнаменованием, что в середине лета так темно в полдень.
Он был не один, поскольку другие люди приходили, уходили и переговаривались. Нищий осторожно занимался своим ремеслом, но скрылся, когда Холдсворт сердито глянул на него.
Дождь, дождь, чертов дождь.
Дождь лил несколько дней перед тем, как Джорджи утонул на Козьей пристани. Однажды вечером мальчик сказал, что дождь — Божьи слезы и что Богу, наверное, очень грустно, если он так горько плачет. Джон ответил сыну, что нечего выдумывать глупости и что дождь — всего лишь сгустившиеся пары водяных облаков. Джорджи рассмеялся. Он не поверил отцу. Мария сказала, что Джорджи не следует играть на улице, поскольку от дождя мощенная булыжником Банксайд стала скользкой и опасной.
— Пф! — фыркнул Холдсворт. — Нечего с ним цацкаться.
Часовня полнилась звуками — шагами, бессмысленными словами и неприкаянным эхом. Джон расхаживал взад и вперед, не обращая внимания на других людей и толкая тех, кто не желал убраться с его пути.
Неужели он до этого докатился? Даже Джорджи, даже Мария стали способом отвлечься от ужасных сведений, которые сообщил Соресби. Холдсворт засунул сжатые кулаки в карманы сюртука, сминая подкладку. Правая рука коснулась угла сложенного листка — непрочитанного письма леди Анны.
Письмо более не имело значения. Все померкло перед сведениями Соресби. Они терзали Джона каждый миг, как болезнь или яд. Но в его власти было скрыть их, поскольку Соресби не понимал их истинного значения. Кроме того, сайзар был уязвим, а значит, покладист, если Холдсворт решит отмахнуться от его слов как от злонравной попытки снискать благосклонность клеветнической выдумкой.