— И ухватит за бочок!
Узкие пальцы, увенчанные длиннющими острыми когтями, вонзились ему прямо в бок.
Пашка заорал. Желание жить помогло маленьким детским легким породить настоящий вопль ужаса. Забиваясь в угол, больно вжимаясь в спинку кровати, чувствуя холод бетонной стены даже под теплым ковром, Пашка кричал как резаный. Не в надежде, что его спасут — нет, он уже ни на что не надеялся. Просто не кричать он не мог. Вся затопившая его сознание жуть выплеснулась вместе с обреченным криком, пролилась на пол и тут же впиталась в густой ворс ковролина, оставив Пашку, лихорадочно царапающего деревянную спинку кровати, прячущего лицо от перепуганной матери, от отца, прибежавшего на крик, совершенно опустошенным и раздавленным.
Снова ничего не было.
Осознав это, Пашка почувствовал, как краска стыда, наползая на шею, движется все выше и выше, к лицу.
В этот момент ему больше всего в мире хотелось оказаться как можно дальше от родителей. Пусть даже один на один с тварью из-под кровати, только бы не видеть этой укоризны в любящих глазах.
Пашке было невыносимо стыдно.
* * *
— Значит так, Павел Сергеевич, — отец всегда называл его по имени-отчеству, когда разговор был серьезным настолько, что дальше некуда. Кольцов-старший демонстративно сел на пол, похлопав рукой рядом с собой. — Давай-ка, иди сюда.
Пашка, натянув одеяло до подбородка, отрицательно замотал головой. Отец удивленно смотрел на него из-под нахмуренных бровей.
— Павел Сергеевич, мне надо дважды повторить?
Собрав остатки мужества, Пашка вылез из-под одеяла. С опаской спрыгнул с кровати. Слишком высоко, неуклюже, стараясь оказаться подальше от края койки. Смутился, поняв, что отец заметил. Однако Кольцов-старший ничего не сказал, только снова требовательно похлопал ладонью по полу. Обреченно вздохнув, Пашка присел рядом с отцом.
Глаза все еще были мокрыми и красными, и, честно говоря, Пашка бы с радостью выплакал остатки страха, но присутствие папы останавливало. Реветь в его присутствии было как-то неправильно. Папа никогда не плакал. Злился — бывало, ругался — редко, но плакать — никогда. А Пашка очень хотел походить на отца, когда вырастет. Чтобы когда-нибудь, когда родители надумают завести ему брата, стать для него самым лучшим примером. И потому Пашка сдерживал рвущиеся наружу слезы.
Отец тем временем ловко лег на живот и заглянул под кровать. Поколебавшись, Пашка улегся рядом. В отличие от матери, отец подошел к делу со своей обычной прагматичностью. Он сходил в кладовку и принес старый, еще дедушкин фонарик — громоздкий и неудобный. Кольцов-старший вдавил резиновую кнопочку в корпус и направил вырвавшийся луч под кровать. При включенном верхнем свете там и так было не то чтобы слишком мрачно, а луч фонаря не оставил темноте ни единого шанса. Он сновал из угла в угол, выхватывая скатанные комки пыли, одинокий носок, старый резиновый мячик, забытого солдатика-пехотинца. И все.