— Ба!.. Ба!.. Ба! — сказала коротенькая винтовка-драгунка, и на мишени появились три дырки.
К Кутасову подбежал бородатый солдат, командир роты.
— Гражданин комполка! Патроны кончаются… Нам бы сейчас…
— Погоди, Камышов, — остановил его комполка. — Ты в армии не первый день… Подойди как положено — отдай честь!
Матроса Володю пружиной подбросило со скамейки: он своего дождался.
— Товарищи! — позвал он яростно. — Вали все сюда! Золотопогонная измена!
Ровный ход учений сломался. К перрону стали сбегаться солдаты.
— Он заворачивает к старому режиму!.. Честь ему отдавать! — Матрос уперся своими бешеными глазами в холодные кутасовские. — Мы тебе быдло, мы тебе хамье, а ты нам — ваше благородие?
— Ваше высокоблагородие, — мрачно поправил Кутасов. — Я ведь как бы полковник.
— Ты эти шуточки брось, зародыш Бонапарта!.. Ты хочешь по нашим горбам шагнуть к пьедесталу власти!
— Хватит!.. Поиздевались! — заорали солдаты. Разом припомнились старые обиды: не на Кутасова — на все офицерство. — Дисциплина бьет нижнего чина!
— Шкура! Дракон! Царский опричник! — поддавал жару матрос.
На перрон вскарабкался Карпушонок. Без него, конечно, не могло обойтись.
— Братики! Мы перед ним хлопы, ён над нами пан!.. А не-хай ён сам честь отдаст! Всему нашему полку!..
— И в тот же год мама… — рассказывал Наташе комиссар, — померла, даже и не поболела нисколько.
— Так это же хорошо?
— Нет… Полежала бы, отдохнула перед смертью. Она ведь всю жизнь не отдыхала, и вот я тогда еще подумал: если женюсь, я жене не велю работать. Все буду сам. Пол помыть или даже сготовить — это я не стыжусь… А она чтоб только светила в нашей жизни. Вы ведь знаете, бывают такие женщины, от которых в доме не только теплота, но и свет.
Наташа тихо засмеялась.
— Дай вам Бог счастья… Но таких женщин не бывает.
— Бывают, — грустно сказал Амелин, боясь поглядеть на нее.
За окном торопливо прогремели солдатские каблуки. В буфет влетел эстонец Уно — с вытаращенными глазами и на этот раз без трубки во рту.
— Комиссар, беги скорей! Командира полка хотят убивать!..
Кутасов — без фуражки, в распахнутой шинели — стоял у стены пакгауза. Прямо напротив него растопырился на своих трех ногах пулемет «гочкис», а кругом столпился весь полк.
— В последний раз предлагаю! — сказал матрос Володя. — Отдай трудовому народу честь!
Кутасов презрительно молчал.
— За свое ослиное упрямство ты можешь заплатить башкой, — серьезно предупредил матрос.
— Ништо! — крикнул Карпушонок. — Ён зараз нам в ножки поклонится!
Он лёг за пулемет. Второй номер — это был белоглазый Кащей — поправил жесткую металлическую ленту, и «гочкис» дал по Кутасову длинную очередь. Вернее, не по Кутасову, а повыше его головы. На стенке появилась длинная пунктирная линия.