— Я верный слуга Божий и не боюсь приспешников дьявола. Не бойся и ты, брат Бернард, я хочу взглянуть на ее мерзкий лик.
— Слушаюсь, ваше преосвященство.
С моей головы сдергивают мешок, и, хотя здесь тусклый свет, я слепну. Постепенно проявляются контуры предметов и людей, еще через какое-то время зрение восстанавливается. Прямо передо мной в резном деревянном кресле сидит полный круглолицый мужчина лет пятидесяти в черной сутане и малиновой биретте[23] с помпоном. На шее у него массивный золотой крест, украшенный драгоценными камнями. Холодный ощупывающий взгляд, крючковатый нос и двойной подбородок производят неприятное впечатление, ждать от него добра не приходится. Обстановка мне хорошо знакома: мы находимся во дворце графини, но ее здесь нет. Сбоку от меня стоит сопровождающий: крупный мужчина в темно-коричневой рясе, черная шапочка-пилеолус едва прикрывает тонзуру. Он высокого роста, крепкого сложения, у него приятное мужественное лицо. Этот мужчина больше похож на воина, чем на монаха. Ощутив мой взгляд, он чуть отступает назад, оказываясь за моей спиной, и наверняка настороженно следит за мной.
— Я папский легат, епископ Торричелли, направляюсь во Флоренцию к брату Джироламо Савонароле. Мне сказали, что ты из тех ведьм, которые наслали «черную смерть» на этот благодатный край. Так ли это?
«Похоже, опять начнутся тупые вопросы. Неужели они сами верят в то, что говорят?»
— Нет, ваше преосвященство, я не ведьма, меня схватили по ошибке.
— Из протокола допроса и показаний свидетелей следует совершенно обратное. У меня нет сомнений в твоей вине, и только забота о твоей душе вынуждает меня общаться с тобой, презренная ведьма. Вижу, что ты дрожишь от одного вида святого креста! Знай, в нем есть частица креста, на котором был распят наш Спаситель! — Толстые щеки епископа противно затряслись, словно холодец, а лицо стало морковного цвета.
— Сеньор епископ, мне нездоровится, поэтому и дрожу от озноба. С нечистыми силами я не знаюсь! Мне бы лекаря, ваше преосвященство!
— Молчи, ведьма! — негромко прошипел мой охранник.
— Освободи ее от пут, брат Бернард.
Монах с большой неохотой перерезал веревки, и мои руки повисли, как плети, множество иголочек начали колоть их, длительное время лишенных нормального кровообращения. Я непроизвольно стала морщиться от боли.
— Не хочешь ли покаяться, грешница? Я готов тебя исповедовать в надежде, что ты будешь правдивой перед трибуналом инквизиции. Совсем недавно мне довелось принять исповедь одной заблудшей, и она искренне раскаялась, освободив палача от работы, а свое тело от мучений.