- Аппарируй с ним, Волк, немедленно. Иначе никто вас не спасет.
И мы аппарируем в Нору, а я даже толком не понимаю, что с нами случилось.
Там, в Норе… они очень долго не знают, как сказать мне правду, о которой я уже прекрасно догадался и сам. Молли укутывает меня пледом, тычет в руки кружку с чаем, который я даже, кажется, пью. Уже перед самым рассветом появляется Кингсли, они долго шепчутся на кухне, а потом он подходит ко мне.
- Гарри, ты…
- Они их убили, да? - я не поднимаю головы. - Кинг, не ври мне, я не маленький. Они убили моих родителей и Сириуса, да?
- Да, Гарри, - спустя одно бесконечное мгновение подтверждает он. - Спаслись только ты, Тонкс, Ремус и я. Прости меня.
- За что, Кинг? За то, что ты не умер? Разве за это просят прощение?
Я не плачу, не устраиваю истерик, не ищу сочувствия. Зачем? Все, что у меня было… У мамы волосы пахли корицей и яблоками… Сириус подмигивал мне с другого конца стола, салютуя бокалом… Папа трепал мои волосы, дарил бесконечные метлы, а его мантия так красиво развевалась, когда он уносился через камин в свой аврорат. А еще он все время что-нибудь ронял. Все, что у меня было…
На похоронах я просто смотрю на них - мама, папа, Сириус. Это не они. То, над чем произносят выспренные речи Дамблдор, Кингсли, еще какие-то люди из аврората - это не они. А они ушли. Туда, где я больше никогда не смогу им рассказать обо всех своих глупых секретах, которые утаивал от них. Туда, где мама никогда больше не назовет меня «мое солнышко». А если и назовет, я не услышу ее голоса. Я смотрю на мир, в котором их больше нет. И он не изменился. Просто их нет. И от их отсутствия образовалась какая-то черная дыра, но ее никто не замечает, кроме меня. Я почему-то смотрю на свои руки, подношу растопыренные пальцы близко- близко - но они пусты. Я не ловец душ. Я не плачу. Вообще. Ни разу.
Зато я плачу теперь, в этом подвале, слезы беспрепятственно струятся из моих глаз, а я даже не могу поднести руку к глазам, чтобы их смахнуть. Я чуть поворачиваю негнущуюся шею, чтобы стереть их о рукав моей толстовки. Ткань кажется мне непривычно жесткой.
А после похорон они сразу отправляют меня в Хог.
* * *
Начало моего шестого курса проходит, словно в тумане. Я как-то совершенно неожиданно обнаруживаю себя уже не помогающим Хагриду у загона с единорогами и таскающим малышам траву для подстилок, а сидящим за длинным факультетским столом в Большом зале. Кругом люди, люди, кто-то хлопает меня по плечу, пытается говорить мне что-то ободряющее или выражать соболезнования, но мне все это кажется просто гулом, жужжанием сотен насекомых, смысл которого до меня не доходит. Мои антенны настроены только на двух людей - на Рона и Герми, которые садятся с двух сторон от меня, словно охрана, и стараются не подпускать ко мне сердобольных однокурсников и всех тех, кто абсолютно уверен в том, что их слова для меня сейчас бесценны.