– Не забывайте, однако, что там находится Барабаш и верные ему старшины, – мрачно напомнил Хмельницкий. – Но ты прав, полковник, с Кричевским можно договориться. Нужно взять отряд и двинуться навстречу реестровикам, пока они не воссоединились с поляками, засевшими в Княжьих Байраках [16] .
– Обязательно перехватить, – согласился Ганжа. – Потом будет слишком поздно. Казак на казака, что брат на брата… Между своими вражду раздувать не позволим.
– Ты, Кривонос, останешься старшим в лагере. Ты, Ганжа, немедленно подбирай три сотни. Через час выступаем.
– Слава гетману! – отсалютовал саблей Ганжа, зарождая ритуал армейского приветствия.
Еще несколько минут Хмельницкий внимательно осматривал свой первый боевой лагерь. Он показался ему настолько удачным, что гетман подумал: не возвести ли его еще более мощным, как полевую крепость, которая будет служить и основным лагерем для военной подготовки необученных повстанцев, и тыловой базой на случай неудачи.
А место и в самом деле попалось чудное: с одной стороны лагерь проходил по крутым берегам речки Желтая Вода, довольно глубокой в этих местах для того, чтобы затруднить любую переправу; с другой – к нему подступала широкая болотистая балка, превратившаяся в эти весенние дни в приток реки. Между ней и речкой пролегал лес, за дремучесть и непроходимость свою прозванный Черным.
Избрав эту местность для укрепленного лагеря, гетман почти полностью обезопасил себя от закованной в латы тяжелой польской конницы, ядро которой нередко составляли германские наемники-кирасиры. К тому же весь фронт возможной атаки суживался в этом лагере до какой-нибудь сотни метров, прегражденных рвом, валом, стеной из повозок и двумя внушительными лесными завалами.
– Гетман, – восстал на холме неподалеку от ворот сотник Савур. – Вновь появились польские лазутчики! Вон там, на возвышенности.
– Не трогать их. Подпустить поближе, пусть увидят!
– Но зачем? Ведь выведают же все, что захотят.
– Ничего, пусть грозный вид нашего лагеря успокоит их командиров. Если казаки старательно окапываются валами, значит, наступать не собираются.
– Понял, гетман! Мудро!
Хмельницкий залюбовался этим застывшим на вершине холма могучим всадником словно бронзовой конной статуей. Когда-нибудь она, возможно, и появится в этих местах. На этом же холме. Только устанавливать ее будут потомки.
– Погоди, сотник! – остановил он Савура. – Возьми свою сотню. Почему бы и нам тоже не взглянуть на лагерь поляков?
– Да там и смотреть-то не на что: не лагерь, а лошадиная ярмарка. Ленятся польские жолнеры, ленятся. А офицеры пьянствуют по шатрам да отсыпаются по каретам.