Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? (Айзерман) - страница 153

Среди составителей и авторов текста изданной Мосгороно книги – лучшие учителя Москвы, в том числе и те, кто скоро станет известным по своим методическим и литературоведческим книгам. Один из них работал в одной из лучших школ страны. Там преподавали блистательные словесники, и ученики писали прекрасные сочинения, которые часто приходилось прятать от проверяющих. Но наступал день, когда они поступали в вуз, и все они писали то, что при этом требовалось. Такова была власть канона и официоза. А «ведь восприятие художественного произведения всегда глубоко личностно, каждый из нас открывает в нем свое, соприкасаясь с его миром всем своим Я, и степень этой сопричастности у разных читателей разная, а порой и полярная.

В 1969 году в актерском классе моей тогдашней школы я дал домашнее сочинение «“Война и мир” сто лет спустя». Вот выписки из четырех сочинений, авторы которых писали об Андрее Болконском. Но как по-разному он увиден, прочувствован, воспринят (в этом классе было больше уроков литературы, чем в обычных, и занятия актерским мастерством, сценической речью работали на развитие эмоциональное прежде всего):

«Я безумно полюбила Андрея Болконского, наверное, потому, что в нем было много нерешенного, не было спокойствия, а был вечный поиск, искание своего Я. Меня очень волновал вопрос, обретет ли счастье и найдет ли смысл жизни Андрей Болконский. Толстой не дал однозначного ответа на этот вопрос. Но меня охватило непонятное радостное чувство, когда я перечитала слова, которые мне так хотелось услышать от Андрея Болконского: “Я не могу, я не хочу умирать, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух…” Не о вечном небе думает в решительную минуту своей жизни Андрей Болконский, а о себе, земле, полыни, струйке дыма. Князь Андрей, стремящийся всю жизнь к чему-то неземному и высокому, понял, что счастье всех на земле».

«Потрясло меня небо над Аустерлицем. Серое, с тихо ползущими темными облаками. В нем есть какая-то спокойная уверенность, надменность, величавость. Такое небо удивительно, это невозможно передать, это надо почувствовать. В нем есть какая-то недосягаемость, что-то высокое и чистое, к чему надо стремиться. Я теперь очень часто, когда иду в школу, смотрю на мчащиеся потоком машины, на толпы людей, в какой-то странной возбужденности спешащих по своим делам. Каждый занят собой. Все бегут, спешат, боятся опоздать. И над всей этой суетой – аустерлицкое небо. Спокойное, медленное. В нем есть что-то, что нам не дано».

«Я не могу понять Андрея Болконского с его страданиями и нравственными мучениями. Они кажутся мне надуманными, нежизненными. В наше время вряд ли найдется человек, который, взглянув на небо, скажет, что вся жизнь “суета сует”, что надо жить не так, а по-другому. Думаю, современный человек, посмотрев на чистое небо, на зеленеющий дуб, на девочку, весело смеющуюся, не пересмотрит свои взгляды на жизнь. Я не могу понять того, что Наташа, взглянув на небо и увидев прекрасный вечер, затаила дыхание и долго не хотела уходить. Конечно, это прекрасно, но мне это чуждо. Я, например, не буду сидеть на подоконнике и говорить своему брату о красоте вечера и т. д. Я думаю, что даже влюбленные через сто лет не будут говорить, что закат красивый, воздух мягкий, а будут говорить, что ветер умеренный, температура ниже нуля, давление ртутного столба 750 мм. Вот что соответствует нашему времени».