«Когда я прочитал “Войну и мир”, одно я почувствовал совершенно четко: есть что-то невероятно близкое мне в стремлениях, исканиях героев. Особенно – Андрея Болконского. Этот герой близок мне всем. Я вместе с ним мечтал о Тулоне, вместе с ним прозрел на Аустерлицком поле, полюбил Наташу и порвал с ней, я переживал, глядя на прощение Андреем Болконским Наташи и был неимоверно удивлен смертью Андрея Болконского. В каждом поступке Андрея Болконского я видел себя. Но… ближе всего мне был князь Андрей в своих худших поступках. Да, я радовался его прощению Наташи, но разве можно это сравнить с тем чувством, когда князь Андрей порвал с ней. Я восхищался Андреем Болконским порывающим, а не прощающим. Для меня гораздо ближе князь Андрей, сгорающий от честолюбия, чем понимающий тщетность этих стремлений. Я видел правильность этого продвижения к истине, к этой переоценке ценностей, но они меня не убеждали. И хотя я знал, что князь Андрей поступил неправильно, не простив Наташу, я, оказавшись на его месте, поступил бы так же».
Страшно подумать, что же на самом деле скрывается за «правильными» ответами и сочинениями наших учеников, если, конечно, они вообще читали то, о чем говорят и пишут.
Да, восприятие литературного произведения может быть и обедненным, и искаженным, и ложным, а потому задача преподавателя литературы – обогатить понимание прочитанного. Но сделать это можно, лишь опираясь на личностное отношение к прочитанному.
Естественно, само по себе свое отношение, своя точка зрения лишь свидетельствует о личном понимании и отношении к книге.
...
«Когда речь идет о явлениях истории, науки, искусства, нравственности – там всякое Я, которое судит самовольно и бездоказательно, основываясь только на своем чувстве и мнении, напоминает собой несчастного в доме умалишенных, который в бумажной короне на голове величаво и благосклонно правит своим воображаемым государством».
Сегодня эти слова Белинского звучат особенно современно. Главное – в глубине постижения литературы, культуре восприятия, мере приобщения к искусству.
И если в заглавии сочинения не содержится требование сказать о своем личном отношении к книге и ее героям, то это вовсе не значит, что это сочинение не носит личностного и творческого характера. В конце концов главное не в личном местоимении первого лица. Главное в том, насколько глубоко постигнуто написанное писателем, насколько точно и объемно. Личностность измеряется прежде всего мерой постижения, мерой понимания, мерой сочувствия и сопереживания, которые сами по себе требуют не воспроизведения (а уж тем более не компиляции и даже списывания), а творческого усилия по проникновению в текст.