— Сожалею… Скажите швейцару, что разрешил принять я.
Катенька поблагодарила и, только очутившись за дверью, вспомнила, что не знает, на кого ей сослаться. Был ли это врач или сотрудник больницы?
— Пан доктор Янда, — сказал швейцар, когда она описала ему наружность высокого человека с перевязанной рукой. — Доктор Филипп Янда. Он тут вместо Вацека.
Теперь Катенька встречалась с ним в больнице ежедневно. Маму положили в длинном зале, где больничные койки стояли в три ряда. Из-за того, что мама была тяжелобольная, а сестры очень заняты, и, наконец, из-за того, что Катенька была — или, скорее, могла стать — «коллегой», главврач разрешил ей самой ухаживать за мамой. По утрам она в ожидании стояла у больничных ворот вместе с пареньком из пекарни, который привозил в двух больших корзинах белый хлеб. Рогалики пахли дрожжами и недоброкачественной мукой.
Катенька спешила в длинный зал, к седьмой койке во втором ряду. Мама лежала так, чтобы видеть, когда отворяются двери. Рядом с ее койкой лежала больная старушка. Вся в слезах, она жаловалась, что сиделки ее обманывают, и просила помощи у Катеньки. В третьем ряду под окном умирала молодая девушка. Катенька приносила ей из города письма и записки, подавала успокаивающие лекарства и воду, поправляла подушки, меняла компрессы. И все время была возле мамы. В ее темных глазах Катя читала просьбы и благодарность. Да, вот так и должно быть — Катенька Томсова будет улыбчива и услужлива, будет всем помогать, чтобы люди ее любили.
Каждое утро она крутилась в этой «тяжелой» палате. Сиделка говорила ей с усталой улыбкой: «Спасибо вам, вы мне очень помогаете!» Однажды Катеньку кто-то назвал «барышня-сестра», и потом ее все стали так называть.
— Барышня-сестричка! — Главврач усмехался так же, как в те времена, когда он называл ее «коллегой». — Барышня-сестричка, пусть старшая сестра выдаст вам какой-нибудь передник! — И он недоброжелательно посмотрел на ее траурное платье.
На следующий день Катя получила белое платье в синюю полоску, какие носили служащие в больницах, и большой передник санитарки. Потом больные забывали говорить ей «барышня», и оставалось только «сестра».
Днем, когда она занималась хозяйством дома, она скучала по этому обращению. Вообще она скучала по человеческим голосам, хотя они просили о помощи, просили облегчить страдание и боль. А дома стояла тягостная тишина. Папа сидел, опустив голову, и медленно, очень медленно поворачивал на пальце слишком свободное золотое кольцо. Катенька готовила какую-нибудь еду из тех немногих плохих продуктов, которые еще можно было купить, убирала квартиру и к вечеру снова торопилась в больницу.