— Время не приспело. Подожди еще, — примиряюще ответил Гарибальди.
— Не могу и не хочу ждать. Не хочу быть изменником нашего дела.
— Когда же ты поймешь, друг, что поражение ослабляет не только тело, но и дух армии. Я решительно против всяких попыток восстания, если оно обречено, как сейчас, на поражение. Хороший воин знает, когда следует выстрелить.
— Чепуха. Время уже упущено. Оружие без употребления ржавеет. Италия давно готова. Мы медлим и этим укрепляем не себя, а врагов — Австрию, а не Италию. Промедление позорно и пагубно! — Мадзини встал и ногой отбросил стул. Лицо его побледнело, глаза потускнели, как у тяжелобольного. Он так сжал пальцами окурок сигары, что раскрошил его в порошок. Лиза слыхала от Герцена, что Мадзини совершенно не выносит возражений.
Гарибальди поднялся тоже. Он казался спокойным и даже пытался улыбаться, но брови его сомкнулись на переносице, образовав одну сплошную темную, широкую линию от виска к виску. В каюте воцарилась тяжелая, разрывающая, как безвоздушное пространство, тишина. Два недавних соратника стояли насупившись, едва сдерживаясь, чтобы не кинуться друг на друга. Лизе казалось, что она задыхается.
Желая предотвратить грозу, Герцен достал из жилетного кармана большие золотые резные часы луковицей и принялся многословно благодарить Гарибальди за гостеприимство.
Все, кроме Мадзини, вышли на палубу. Провожая в карете Лизу к ее дому, Герцен снова заговорил о двух замечательных итальянцах, с которыми только что они расстались:
— Такие личности, как Мадзини и Гарибальди, появляются только на итальянской почве, и притом во все эпохи. Это заговорщики, патриоты, искатели приключений, мученики, кондотьеры, кто хотите, но только не будничные, пошлые мещане. Они удивляют мир добром, злом, поражают силой воли и страстей. Беспокойная закваска бродит в них с ранних лет. Самоотверженность уживается в них с мстительностью. Они не дорожат своей жизнью, так же как и жизнью ближнего. В них бездна пороков и чисто античной добродетели. Они велики своей отвагой и преданностью родной Италии, и без них ей не быть ни единой, ни свободной.
Немало жестоких войн было в XIX столетии.
К середине века Англия стала самой мощной индустриальной державой мира. Страх перед экономическими кризисами толкал английскую буржуазию к поискам новых рынков сбыта. Английские и французские промышленники, финансисты, купцы с вожделением посматривали на раскинувшиеся по берегам Черного и Средиземного морей владения одряхлевшей Оттоманской империи, а также на бескрайние просторы отсталой крепостнической России. Они стремились как можно быстрее полностью подчинить себе султанскую Турцию и обратить ее в колонию, а Российскую империю вытеснить с берегов Черного моря и установить свой контроль над проливами.