— Да ты что это, Федя! А полицейский-то час?
— Полицейский час? Разве немцы в деревне есть?
— Я ж тебе говорила, что с осени ни одного не было.
— Ну так что с того, что полицейский час?
— А кто его знает, еще подсмотрит кто-нибудь, донесет… Очень строго приказывали, чтобы после семи часов из избы ни-ни, ни на шаг.
— И все этого приказа так и слушаются?
— Кто слушается, кто нет. А страшно… В Синицах сколько пароду расстреляли!..
— За что?
— Кто их знает… И за полицейский час, люди говорили…
— Да ведь их здесь, сама говоришь, нет…
Она беспомощно пожала плечами.
— Нет-то нет, а случаем зайдет, увидит, и вот оно, несчастье! Хотя, говорят, по деревням-то он боится ночью ходить…
Хмелянчук вздрогнул.
— Немец боится? Чего ж ему бояться?
— Ну да. Говорят, — она пугливо оглянулась на занавешенное окно, — как пойдет который ночью и деревню, так и не вернется.
— Немец? Здесь, у нас?
— Нет, у нас пока не слыхать. А вот в Рудах, в Бялке… Бялку за это сожгли осенью.
— Сожгли!..
— Люди говорят, сама-то я не видела. Все село спалили, говорят, с людьми… — шептала она, держа у губ уголок платка.
— Не может быть! — твердо сказал Хмелянчук. — Кто виноват был, того и сожгли. В Бялке тоже народ разный.
Он-то хорошо знал, что в Бялке народ разный. Ведь там жил и его кум Зозуля, богатейший хозяин на сорока моргах. Этому-то уж наверняка бояться было нечего.
— Вот я Макара расспрошу.
— Какого Макара? — испугалась она.
— Как какого? Зозулю, какого еще?
Она всплеснула руками.
— Я ж тебе говорю! И Зозулю сожгли, всех сожгли, из всей деревни ни один человек живым не вышел… Избы позапирали, поставили пулеметы, чтобы кто не выскочил, и подожгли. Как солома сгорело, осень-то сухая была…
Его вдруг затрясло от злобы.
— А ты бы держала рот на замке, трещит трещотка! Бабы бог весть чего плетут, и ты за ними!
— Да я ведь ничего, — бормотала она испуганно. — Ты же сам спрашивал…
— Тебя спрашивать, узнаешь, — проворчал он и лег спать.
Но сон не приходил.
Зозуля… Не может быть! Но дело даже не в одном Зозуле. Оказывается, не напрасно в сердце ныла тревога. Здесь еще не было того порядка, о котором он мечтал, когда шел сюда. Оказывается, и здесь еще нельзя распрямить спину и зажить той жизнью, какая грезилась в снах. Приходится все еще таиться, изворачиваться, хитрить, чтобы как-нибудь прожить.
«Хотя, что глупая баба знает? Поговорю завтра с попом», — решил он, и это немного его успокоило.
Но поп, по-видимому, вовсе не обрадовался посещению. Он постарел, борода его поседела и спутанными, неопрятными космами свисала на грудь. Попадья похудела, обмякли ее когда-то упругие, полные формы. И оба они казались перепуганными не меньше, чем старуха Хмелянчука.