Кузьмич начал придумывать себе занятия по дому. Перечинил все табуретки, которые в общем-то в ремонте не нуждались. «Ничего, ничего, — бурчал он под недоумёнными взглядами жены, — крепче будут. Запас кармана не дерёт…»
После табуреток он решил вдруг выкладывать стенки в ванной кафелем. Но и на это, включая доставание материала, ушло так мало времени, что он и не заметил, как снова очутился перед окном на кухне.
А за окном был всё тот же Петров. Тогда Кузьмич велел жене одеваться, а сам сел за телефон.
Началось хождение по гостям. Однако и это его мало развлекло. У самых близких и весёлых приятелей, за самым праздничным столом Кузьмич сидел молчаливый и задумчивый, и мысли его были далеко…
Ведь что больше всего бесит — его рожа! С утра у него глаза горят так, будто он жаждет не пива, а крови. А насосётся, как паук, так счастливее его и человека нет на свете. И ведь ни разу не напился до поросячьего визга. Всё время спокойный, головы не опустит. А главное, всё время будто по делу идёт. Будто его ждёт кто-то, будто в нём нуждаются… А кому ты нужен, обалдуй?.. Дома небось одни пустые бутылки, да и тех, наверное, нет — сдал давно. Вытрезвитель — вот что тебя ждёт. Это уж точно. Тут Кузьмич спохватывался, что ругается про себя, совсем по-бабьи, ему становилось совестно, и он продолжал вспоминать про себя, молча.
Перед его внутренним взором неутомимо двигался Петров, поблёскивая угольно-чёрными глазами, будто подсвеченными изнутри каким-то неугасимым огнём. И сколько бы раз он ни прошёл мимо окон, блеск этот не гас. И оттого лицо его несло на себе печать некоторой, грубо говоря, одухотворённости. Именно это и раздражало Кузьмича больше всего.
Галина Фёдоровна шумно пила чай, и лоб её начинал тихо рдеть и лосниться. Старинная приятельница подкладывала ей варенья, её муж косил глазом в телевизор и следил, чтобы не пустели рюмки, а Кузьмич машинально опрокидывал свою, кивая при этом хозяину, ковырял разок-другой вилкой в салате, и снова глаза его затуманивались. И смутные мысли и чувства шевелились в нём.
Вспоминалась почему-то молодость, когда он с таким же горящим, как у Петрова, взглядом летел на свидание с Галиной Фёдоровной, то есть с Галочкой. Или как они вместе, озабоченные и серьёзные, ходили покупать свой первый чайник, или как шёл он с видом победителя после присвоения ему пятого разряда, или как томился под окнами роддома, да и мало ли что вспоминалось в такие минуты. Но у него, у Кузьмича, во всём был смысл. Он ведь стремился лучше работать и лучше жить, а к чему этот проклятый алкоголик стремится? Почему таким завидным пламенем горят его глаза?