— Нет, ты погоди, Дмитрий, ты погоди, не может быть, — горячился Кузьмич и задумчиво рассматривал свои окна и медленную, большую тень Галины Фёдоровны за занавеской.
Возможно, кое-какие соображения уже посетили Кузьмича, но очень уж не хотелось расставаться с этими небольшими и приятными затруднениями. Уж очень хорошо было ощущать себя гулякой, гусаром, которому море по колено. Больше того, он чувствовал себя охотником, ловцом и даже немного хищником, быстрым и решительным.
И ещё вот какое дело: никогда в жизни ему не хотелось с такой силой выпить. И чем труднее было достать выпивку, тем нестерпимее, подмывающе хотелось, и было жаль расставаться с этим сосущим чувством. Он впервые понял, как это может хотеться выпить. Он вспомнил то особенное, острое выражение лица у Митьки по утрам, то самое выражение, которое его больше всего раздражало, и крякнул и помотал головой, подумав, что у него самого, должно быть, точно такое же выражение на лице.
И тут пришло решение, стремительное и точное и не нарушающее вечера, можно сказать, в духе времени.
— Погоди, — сказал Кузьмич, и Митька понял, что всё будет.
Решение, значит, было такое. Кузьмич одним духом слетал за три дома к своему старому приятелю, денег у которого заведомо не было и который чаще сам занимал, чем давал взаймы. Он с необыкновенной энергией заставил приятеля, расположившегося у телевизора, одеться и выволок его на улицу.
— Сейчас пойдёшь ко мне и спросишь у Фёдоровны денег, — инструктировал приятеля Кузьмич. — Выпить хочешь? Ну как хочешь, тогда возьми червонец. Хватит? — Он оглянулся к черневшему за спиной Митьке. — Возьми червонец и дуй сюда, мы тебя здесь будем ждать. Меня ты не видел. На что тебе деньги? Соври.
— Детишкам на молочишко, — из темноты сказал Митька.
Многодетный приятель, неизвестно почему оживившийся, расхохотался.
— Нет, погодь, — вслед ему крикнул Кузьмич, — возьми четвертак!
— Не гуляй, Федя, — сказал Митька.
— Ещё не вечер! — воскликнул Кузьмич и блеснул глазами. — Четвертак! Четвертак! — крикнул он в темноту.
5
Над рестораном кружили галки. Они были чернее ночи, а когда попадали в свет неоновой мигающей вывески, становились ещё чернее. Перед рестораном была очередь.
— Неужели ты хочешь, чтобы мы пошли туда сидеть? — спрашивал Митька.
— А почему нельзя пойти туда? — отвечал Кузьмич.
— Я небритый…
— А я, по-твоему, бритый? — язвительно спрашивал Кузьмич.
— Очередь, — кисло морщился Митька, — и вообще это фантазии, прости, конечно.
— Именно фантазии, — с воодушевлением соглашался Кузьмич. — Захотелось — и пойдём. Имеем мы право захотеть?