на куске бересты.
Да, конечно, они не могут всадить кол в маленькую задницу Олава… Но новгородское вече просто так не угомонится. Кому-то неминуемо придется заплатить кровавую виру за убийство Клеркона.
Так оно и вышло. Князь Владимир решил начать с одной из наших рабынь и посмотреть, что из этого получится. Возможно, несговорчивые мужи из воинственного веча тем и удовольствуются?
Нас всех заставили присутствовать на казни несчастной Даники.
Пока заплечных дел мастера трудились над своим жутким колом, я смотрел туда, где стоял сам Владимир. Сегодня он выглядел настоящим князем — нарядный и величественный. На нем были парчовые штаны и шелковая рубаха, а также темно-синий кафтан с красной оторочкой и золотым шитьем понизу. Поверх кафтана Владимир надел такую же синюю свиту, расшитую золотом и скреплявшуюся у ворота рубиновой застежкой. Завершала наряд соболья шапка с серебряной тульей и массивная золотая гривна, которая свешивалась на грудь. Два незыблемых столпа, естественно, находились поблизости. И тут же, пригревшись под могучей дядюшкиной дланью, стоял юный Олав — освобожденный от всех обвинений, в уюте и безопасности.
По завершении казни Добрыня и Сигурд пошли посоветоваться с вечем. Я видел, как оба они склонили головы, прислушиваясь к важным бородатым новгородцам; видел, как треплется на студеном ветру султанчик из конского волоса на Добрынином шлеме. Переговоры затягивались, и это вселяло серьезную тревогу. Было очевидно, что смерть одной ничтожной рабыни не удовлетворила горожан. Они хотели заполучить нас всех: ровный ряд окровавленных кольев, на которых трепыхается живая плоть — вот что мнилось строгому новгородскому вечу.
Мартин часто-часто взмахивал рукой перед грудью — творил охранный жест, который, по верованиям христиан, отгоняет от них всяческое зло. Даже Финн с Квасиром, похоже, утратили обычное присутствие духа. Оба хранили гробовое молчание, когда дюжие стражники пинками подняли нас со снега и погнали обратно к подземной темнице. Побратимы словно окаменели изнутри. Что уж говорить об оставшейся рабыне… Несчастная была так напугана, что безостановочно рыдала, разбрызгивая вокруг себя слезы и сопли. Она даже идти самостоятельно не могла, пришлось Торгунне и Тордис тащить ее под руки.
Внезапно Финн издал горький смешок — и как же он был непохож на тот веселый хохот, что так удивлял наших охранников.
— Я же говорю, маленький говнюк! — пробормотал он, оглядываясь на Олава, который невозмутимо стоял рядом с дядей и смотрел нам вслед.
Очутившись в уже привычной темноте подземелья, я вновь услышал знакомый смех. Я знал, кто это смеется… вот только не мог взять в толк, отчего он так развеселился. Порой мне казалось, что Один играет мною — как свежий морской ветер толстопузым