— Боже, спаси его добрую душу! Это был настоящий человек, и мы были очень счастливы вместе.
Она была настолько трогательна, что я порывисто взяла ее за руку.
— Я так сочувствую вам.
Она ответила мне рукопожатием.
— А вы, моя милая, перестаньте грустить. У вас своя жизнь, свои трудности. Я переживу и эту утрату, хотя дни мои теперь станут такими долгими, ведь Эдди больше никогда не придет ко мне вечером и не поговорит со мной.
— Вы часто виделись? — задала я довольно глупый вопрос.
Она помолчала, а потом, решившись, ответила:
— Что ж теперь скрывать! Мы с вашим дядей жили как муж с женой больше двадцати лет. Он сам говорит об этом своем завещании, так ведь? И мы были очень счастливы — куда более счастливы, чем многие бедняги, прожившие вместе целую жизнь. Конечно, мы не всегда были вместе. Иногда ему приходилось покидать меня, например, когда он ездил в Канаду, но в некоторых путешествиях я была рядом с ним. Я путешествовала под своим собственным именем, а прилюдно мы встречались как друзья. Однако я иногда едва удерживалась от смеха, когда ваш дядя подходил ко мне, например, на пароходе или в гостинице и говорил: «Неужели это вы, миссис Хьюитт? Боже, какой сюрприз!» — Он играл свою роль лучше многих из тех, кто зарабатывает актерским ремеслом на жизнь. Иногда мне казалось, что все это его забавляет — это притворство, эта осмотрительность, это устройство обстоятельств таким образом, чтобы мы могли быть вместе, но никто не догадался бы о том, кем в действительности мы являемся друг для друга. A потом он вдруг все меняет: берет меня в Париж или на юг Франции, и я еду с ним и регистрируюсь в отелях как его жена.
«Это может повредить твоей карьере, Эдди», — говорила я ему. — Но нет, он ничего не желает слушать, он плюет на общественное мнение!
— Но здесь был ваш с ним дом? — спросила я. Оглядев комнату, я попыталась представить в ней дядю Эдварда. Он всегда казался мне человеком вольным, которому нужны большие пространства, и я не могла представить его в тесной, женской, по сути, атмосфере.
— Впервые сняв эту квартиру, — проговорила Рози Хьюитт, — он назвал ее нашим pied-à-terre[4], а потом постепенно начал видеть в ней свой дом. «Нет, Рози, места лучше собственного дома», — говаривал он, приходя сюда вечерами. А потом он купил дом на Смит-сквер — приходилось соблюдать приличия ради политической карьеры, — пригласил декораторов и все такое. А когда работа была закончена, повез меня смотреть.
«И как тебе это нравится, Рози?» — спрашивает меня. Я не хотела ранить его чувства и молчала, а он берет меня под руку и смеется — ну, как он всегда смеялся: запрокинув голову и от всей души. «Ничего не говори, моя милая. У тебя на лице написано, что ты думаешь. Никакой это не дом, правда?» — «Для тебя, Эдди, может, в самый раз, отвечаю, но для меня здесь слишком роскошно». — «Мне тоже так кажется», — говорит. Словом, мы развернулись, вышли из дома и направились прямо сюда. Снял он свои ботинки, надел ковровые шлепанцы, которые у меня для него всегда были наготове. Вытащил он свою трубку и говорит: «Иди сюда, Джоан, — а сам меня обнимает, сажает рядом с собой. — Иди проведи вечерок со своим Дарби