Из передней доносится красивый баритональный голос.
— Больна?.. Давно ли?..
— Вера!.. Поля!.. Проси… проси! — жалобно вскрикивает Надежда Васильевна, приподнимаясь в кресле.
Боже! Она ли это?.. Чужой голос. Чужое лицо…
Хлудов входит и с порога шлет любимой женщине пламенный взгляд.
Вот он…
Не надо ни признаний, ни доказательств. Один взгляд, которым они обменялись через комнату, объяснил все.
Вера испуганно оглянулась на гостя. Так и есть… Понял. Брови барона поднялись, и в глазах застыла насмешка.
Сухо кивнув Хлудову, опустив голову, Вера спешит из гостиной, чтоб заказать свежий самовар.
За дверью она остановилась, приложив руку к сердцу. В глазах потемнело. «Этот… актеришка?.. Ничтожество… Возможно ли?.. И сколько ему лет?..»
Так вот кто вытеснил ее из души матери!.. Вот с кем хочет она начать новую жизнь!..
Вера ловит себя на том, что истерически смеется, стоя в коридоре. Ей хочется закричать от рыданий, которые теснят грудь. Ей хочется убежать далеко-далеко от этого нового позора.
О, если бы умереть!
Две недели еще после этого открытия Вера живет, как в кошмаре. Она вся отдалась жгучим воспоминаниям, растравляющим рану ее сердца. Как сейчас встает перед нею лицо Хлудова, когда он в первый раз пришел на Пасху… Коварная Пелагея послала ее в гостиную. Она помнит, как вздрогнула Надежда Васильевна, увидев дочь. Она помнит, как мгновенно с ее помолодевшего, тревожно-прекрасного лица, каким Вера видела его только на сцене, — не в жизни, нет, — вдруг сбежали краски, вдруг ушла улыбка… Как странно взглянула на нее мать!.. «Я не звала тебя, Вера…» И голос прозвучал так устало и… враждебно… Да… Да!.. Вера долго тогда не могла отделаться от тяжелого впечатления и рассердилась на Полю. А Поля так ехидно усмехнулась… Так вот почему…
А воспоминания толпились опять…
Когда мамочка уезжала в мае с труппой товарищей-актеров, она была опять точь-в-точь такою же, как тогда, перед поездкой в Казань… «К любовнику…» — слышит она шипящий голос Пелагеи. И краска стыда заливает лицо Веры.
Она никогда теперь не смотрит в глаза матери, никогда не остается с нею наедине, кроме неизбежных и тягостных часов завтрака и ужина. Надежда Васильевна, к счастью, так полна собой, что не замечает душевных мук дочери. Раз только ей бросилось в глаза, что Вера похудела.
— Ты мало гуляешь, Верочка…
— Голова болит, мамочка…
— Вот… вот… это малокровие… Поди, погуляй!..
С чувством раскаяния Надежда Васильевна погладила точеное лицо Веры. Но материнская ласка на этот раз не дошла до оскорбленной души.
Не надо!.. Не надо ничего!