А играть надо каждый вечер. И репетиции занимают полдня. Да надо роли учить. Надо вникать в них. Никогда она не идет под суфлера, как другие. Волнение мешает ей слушать. Она знает всегда наизусть не только свою роль, но и все чужие реплики.
Весь дом теперь, в сущности, держится Васей да Полей.
С Хованским она видится только урывками. Он ревнует ее к Муратову. Он не верит чистоте их отношений. Но теперь Надежда Васильевна уже не молчит. Она страстно защищает Муратова. Ей стыдно, что она поверила наветам…
— Или он, или я! — как-то раз срывается у Хованского, взбешенного ее неуступчивостью. — Выбирай!.. Мне все это надоело…
Миг один она смотрит на него, прищурившись. И ему становится не по себе от ее взгляда.
— Я сама чувствую, что тебе это надоело, — тихо отвечает она. — Люблю тебя по-старому. Но унижаться… не умею…
«Что это? Разрыв?» — спрашивает себя Хованский по ее уходе. Он ошеломлён. Ни одна женщина не бросала его. Всех бросал он. Для него это вопрос чести. А тут еще Муратов… Неужели позволить ему восторжествовать, в конце концов?.. Ни за что!..
Он опять дежурит за кулисами. Опять стережет ее у подъезда. Ему кажется, что он влюблен по-старому. Он молит о свидании.
Она уступает, печальная, задумчивая, рассеянная… Нет прежнего жара в ее ласках. Их роли точно переменились. Он боится ее потерять. Он ревнует. Она всегда грустна.
Любит ли он ее еще?.. Она часто спрашивает себя об этом с тоской и тревогой… Весь пыл его ласк бессилен обмануть ее тонкий, изощренный инстинкт, ее природный дар разбираться в людях. Теперь, когда страсть не ослепляет ее замученную, усталую душу, она угадывает его натуру. И не его любит она теперь, а свою прекрасную мечту, воплотившуюся в его образе. Но разлука близка. Случайно скрестившиеся пути их скоро разойдутся теперь. И не встретятся уже вновь в этом мире…
И когда она думает об этом будущем, без ласки Хованского, без этих кратких часов, когда она могла любоваться его точеным лицом, — жизнь кажется ей безводной пустыней, по которой она обречена идти без цели, изнемогая от жажды, без надежды ее утолить.
В январе объявлен бенефис Нероновой. Она выбирает Коварство и любовь Шиллера.
— Ангел мой, да что же это вы старым пробавляетесь? — журит ее антрепренер. — Видели, сколько новинок другие в бенефисы ставят? Целые афиши в два аршина длиной!
— Ну, пусть их ставят! Я ничего другого не могу теперь играть.
Действительно, роль Луизы Миллер больше всего подходит к ее настроению.
Сколько раз под давлением сына и Раевской антрепренер поручал ей роли в комедиях и даже в водевилях! Так хотелось всем ее провала… Но к общему удивлению и к торжеству режиссера, Неронова и в комедии успела выказать себя недюжинной, разнообразной, гибкой артисткой. У нее оказывалась бездна тонкого, природного юмора. А в водевиле своей грацией, безыскусственной жизнерадостностью и голосом она совсем затмила Струйскую. И надо сознаться, что это торжество очень радовало Неронову. Она много работала, чтобы унизить соперниц. Смиренно переносить их интриги совсем не в ее характере. Она уже не боится врагов. Она словно бросает им вызов.