На параллельном пути у паровоза стояла дрезина с железнодорожниками, уже кто-то что-то писал, замерял.
Уцелевшие товарные вагоны были открыты, и из всех дверей выглядывали добродушные и глупые коровьи морды. Видимо, состав направлялся на бойню.
Галя не хотела смотреть, ничего не хотела больше видеть.
Она пошла по шпалам в направлении Пахомова; и по пути ей встретились последовательно вторая дрезина с железнодорожной милицией, третья дрезина с каким-то важным начальством, маневровый паровозик, толкавший гигантский паровой кран и платформу с рабочими.
Она шла себе, изредка перебрасывая чемодан из руки в руку; он был легкий и не обременял ее.
Кончилась насыпь, железная дорога нырнула в лес, и лес был хороший, прозрачный, светлый от берез, полный солнечных пятен; но ей не хотелось останавливаться, она прошла весь лес, не заметив, когда он кончился. Вдруг перед ней открылось поле. Она будто очнулась, увидела это поле, небо, себя — у нее подкосились ноги, она села прямо на сыпучий гравий и заплакала.
Плач этот был недолгий и не облегчающий. Зачем-то она еще раз пересмотрела чемодан, обнаружила, что воры не взяли старую зеленую юбку и жиденькую, застиранную блузку — это была удача. Настроение немного поднялось. Она увидела вдали своего вагонного соседа, который бойко вышагивал по шпалам, и поспешила вперед, чтобы он не догнал ее.
В центре Пахомова, большой, беспорядочно разбросанной деревни, стоял длинный белый дом. Он был недавно выстроен, и вокруг еще высились кучи строительного мусора с протоптанными тропинками, а весь большой плац вокруг дома был разбит и разъезжен.
В белом доме помещалось правление колхоза.
Галя вошла в темный и длинный коридор правления. Большинство дверей было распахнуто, в комнатах толпились люди, сидели за залитыми чернилами столами, сидели на подоконниках; слышалось щелканье счетов.
На одной двери имелась табличка: «Председатель». Эта дверь тоже была распахнута, в комнате было особенно много людей, тоже щелкали на счетах и, перебивая друг друга, говорили крайне непонятно:
— Кукурузы — триста… корнеплодов — двести… Две тысячи семнадцать на два…
— Ты землю клади. Сколько у нас многолетних?
— Мужик раньше сеял девять пудов, а два центнера — понятия не имел.
— У тебя аппетит неправильный!
— Потише, потише, у нас чистого пара меньше будет.
— Где перспективный план? Тьфу, черт, истертый какой!
— Его же изменяли два раза.
— Кто изменял?
— Да кто? Ездили в управление.
— Вику на сено лучше бы! А семенники? Сколько семенников? Нет, несерьезные вы люди!
В несерьезности упрекал собравшихся тут людей большой плотный мужчина с хозяйскими манерами, сидевший в центре за столом.