Они уже не танцевали, а стояли у стены, насторожившись.
— Свинья, — сказала Галя, — свинья ты, а не человек! И вкуса у тебя нет и порядочности!
— А ну, — вдруг тихо, озверев, сказал Костя, — уматывай отсюда: я не желаю тебя тут видеть.
— Сам уматывай, — ответила она. — А тронешь, я… я не знаю, что сделаю.
Он посмотрел на нее с такой ненавистью, с такой жестокостью, что у нее похолодела спина. Она еще не видела его таким. Но она стойко выдержала его взгляд, не веря, что он сможет ударить ее.
Никто этого не заметил. Гармонист-матросик старался изо всех сил. Таська Чирьева, обняв его за шею, орала частушки. Девушки отчаянно плясали. В дверях сбилась плотная толпа, и даже Иванов пришел и высовывал нос из-за чужих спин.
Костя опустил глаза.
— Ну, дура… — озадаченно сказал он. — Между нами все кончено. Здороваться, впрочем, с тобой я буду.
— Можно и не здороваться, — сказала Галя.
Он пробрался к двери, растолкал толпу и шел. «Сам ушел, а не я…» — подумала Галя.
Один из дедов гикнул, шваркнул шапку об пол и пошел плясать под одобрительный хохот.
Галя постояла у стенки, потом выбралась из клуба.
Она шла и не понимала, что же это случилось. Обычная это ссора или необычная? Опыта у нее не было.
Она не хотела упрекать его комбайнами и космонавтами, только ревновала. Но наговорила она чего-то, в сущности, точного, своей цели добилась и допекла его, не больше ли, чем стоило? Она ничего не понимала, но было ей очень мерзко. Она готова была побежать, разыскать его и просить прощения, но в чем? Она подумала, что опускается, раз готова бежать.
За время жизни в деревне она заметно изменилась. Уже не была той испуганной, застенчивой девочкой, какой приехала. Даже в голосе появились резкие нотки.
Если бы школьные подруги увидели ее, они бы здорово удивились. Она ни с кем не переписывалась и вообще уехала тогда, как в воду канула, имея при себе от прошлого только материн диплом да несколько учебников. Иногда по вечерам она разворачивала историю или химию и прочитывала несколько страниц, прячась даже от Пуговкиной. И со страхом убеждалась, что все забывает.
Открыла она и любопытную вещь: раньше учебники были чем-то навязанным, неприятным, а сейчас даже химия была увлекательна, как роман. Наверное, потому, что никто не стоял над душой и не требовал зубрить «от сих до сих», а в книге было много интересных вещей. Она не обращала на них раньше внимания, теперь только оценила, как, наверное, Робинзон ценил каждый предмет, каждый гвоздь, доставшийся ему после кораблекрушения.