— Да, я знаю. И это известие позволило мне понять причину вашего пренебрежения. Вот почему вы отказывались становиться моей женой!.. Вы стыдились меня.
Нервным движением Одиже ослабил воротник, который душил его. Переведя дыхание, он продолжил:
— Я не могу представить себе, почему вы пали так низко, почему, когда мы с вами познакомились, вы были бедной служанкой и почему скрывались от собственной семьи. Но я достаточно разбираюсь в жизни, чтобы догадаться, что вы стали жертвой гнусных преступных интриг, которыми славится королевский двор. И вы хотите вернуться в этот мир?! Нет, я пока что не могу относиться к вам как к знатной даме и поэтому продолжаю разговаривать с вами дружеским тоном, который, возможно, вас уже коробит… Нет, Анжелика, не исчезайте, это было бы страшнее смерти! Ведь из-за одного только мелочного тщеславия вы хотите опять окунуться в эту подлую, лицемерную и глупую среду! Анжелика, ведь вы — женщина, чьим ясным умом и здравым смыслом я всегда восхищался. Как же вы можете оставаться слепой и не замечать изъянов сословия, к которому принадлежите? Вам нужна здоровая атмосфера, в которой вы сможете расцвести. Как вы можете с такой легкостью отказаться от братского отношения, от доброты простых людей — всего, что вы нашли в нашей среде? Видите, я не стыжусь поставить себя на одну доску с мэтром Буржю!.. Вы останетесь в одиночестве среди этих интриганов, чье ничтожество и глупость будут вам претить, или сами станете такой же испорченной…
Анжелика раздраженно положила на туалетный столик свою серебряную расческу. Как ей надоели супружеские сцены, которые устраивает этот несносный Одиже! Неужели даже на пороге Версаля она будет вынуждена выслушивать его проповеди? Она посмотрела на полное, гладкое, с честными глазами лицо молодого человека, на его красивый рот и подумала: «Как обидно, что такой красивый мужчина настолько глуп!» Вздохнув, Анжелика решительно поднялась.
— Дорогой друг…
— Избави Боже, я вам больше не друг, — также вставая, заявил Одиже. — Госпожа маркиза позволяет дворецкому выйти вон…
Только что багровое, лицо Одиже стало мертвенно-бледным. Его черты исказились, голос срывался. Казалось, внезапно на него снизошло озарение.
— Иллюзии! — вспыхнул он. — Я все время был в плену иллюзий. Надо же, я представлял вас… своей женой! Несчастный кретин! Это правда… вы принадлежите вашему миру. В конце концов, вы оказались просто девкой, с которой можно весело покувыркаться!
В два шага он оказался рядом с Анжеликой, схватил ее за талию и повалил на тахту. Задыхающийся от неистовой злобы, одной рукой он сжал руки молодой женщины за запястья и заломил их к груди, чтобы она не могла пошевелиться, а другой стал срывать пеньюар и тонкую рубашку, обнажая прекрасное тело.