Дальше
на несколько
секунд я отвлеклась
от их разговора,
чтобы насмерть
влюбиться —
такое лицо я
видела потом
только однажды,
у юного Жерара
Филиппа. Трагически
красивое лицо.
Я опомнилась,
когда увидела,
что бабушка
в чем-то категорически
ему отказывает.
Нет, Кирилл!
— и головой,
руками, всем
телом — НЕТ!
Тетя
Апа! — вдруг
заговорил мой
принц, как Гарик
Свинтусов...
Штрафбат...
смерть... Они
бросают в бой
без винтовок!
(Я лихорадочно
пыталась представить:
бросают? Как
бросают? Сбрасывают
с парашютами?!)
Тш-ш, тш-ш!
— зашипела
бабушка. На
лице ее отразилась
такая сердитая
паника, как
будто ребенок,
всегда "считавшийся"
здоровым, вдруг
отвернул край
рубашки и показал
гноящуюся
рану.
Пришелец
послушно зашептал:
Только до утра...
Комендантский
час... Патрули
и мороз...
И бабушка,
со страстью:
Ребенок!.. Рисковать?!.,
и: "Ты же дезертир!"
Тут он
взглянул на
меня. Слово
"дезертир"
меня парализовало.
Дезертир — хуже
фашиста, и я
отвела глаза.
Волнение
ушло с лица
моего принца,
оно стало мертвенно
спокойным. Оно
отчуждалось
с каждой секундой.
Оно становилось
чужим не только
бабушке, но
и мне... О, вернись!
Ведь я не смогу
забыть тебя
всю жизнь!
Он медленно,
медленно надевал
пилотку. А когда
бабушка нетерпеливо
перекрестила
его, зло усмехнулся
и вышел. (То
eternity.)
Дальше
как будто все
произошло так:
канонерская
лодка "Вира"
(название непонятно)
застряла в
Ладожском озере
на ремонте и
зазимовала
во льду. "В
кейптаунском
порту, с пробоиной
в борту 'Жан-
нетта ' обновляла
такелаж>11...
"Команда корабля
решила взять
шефство над
одной из школ
осажденного
города". Божий
перст указал
на Первую мужскую
гимназию.
И вот
помню долгое
закутывание,
ледяные сумерки
ноября? декабря?,
огромный военный
грузовик с
брезентовым
верхом, красочные
бабушкины
наставления:
"Дыши в . шарф...
Схватишь ангину...
нарывы в горле...
гной трубочкой
вытягивать..."
Потом многочасовая
трясучка в
темени. Холода
сперва не помню,
только тесноту.
С нами ехало
несколько
молоденьких
распорядительниц,
все незнакомые
(наверное,
дамочки-чиновницы
из РОНО, вытеснившие
учительниц
для такой дух
захватывающей
поездки). Всю
дорогу они
пели, чтобы нас
подбодрить,
пока не охрипли.
Мы тоже подпевали,
я послушно —
в шарф. Среди
семи- восьмилетних
мальчиков,
которыми был
набит грузовик,
затесались
только две
девочки: я и
дочка одной
из учительниц
Маша, обеим по
пять с половиной.
Все были закутаны
так, что не могли
пошевелиться,
но все же под
конец мы, как-то
сразу, начали
замерзать.
Мальчики захныкали.
Мороз, действительно,
был трескучий.