Я родилась,
как принято
у людей моего
поколения, в
1937-ом, и к тому
времени квартира
давным-давно
была коммунальной.
Так что, например,
залу с мраморным
камином, мелькавшую
без конца в
рассказах
родственников,
я впервые увидела
лет в двенадцать,
когда мне пришлось
провести врача
к больной соседке.
Обычно у этих
соседей никто
не бывал — там
муж был мизантроп.
Уж не помню,
жулик он был
или партиец,
что так оберегал
свой внутренний
мир, но только
на стук он никогда
не кричал, как
другие: "Войдите!",
а каждый раз
бесшумно появлялся
сам и быстро
прикрывал за
спиной дверь.
Оба они были
тонные, немножко
путали аристократизм
с чванством,
и их подчеркнутая
вежливость
доходила до
того, что они
все называли
полными именами:
"Валентин,
захвати из
кухни картофель";
"Серафима, не
забудь сервировать
сельдь"...
До оказии
с врачом я
представляла
залу только
по предновогодним
бабушкиным
воспоминаниям:
распахнутые
белые двери,
мерцающая ель
вдали и толпа
детей (шестеро
своих и гости)
с бабушкой
впереди с разбегу
летит из гостиной,
как по катку,
по скользкому
паркету через
весь сорокаметровый
простор... И чисто,
пахнет воском
с мандаринами,
наступает новый
1900-й год, и на платяном
шкафу в прихожей
плохо припрятана
гигантская
круглая коробка
от "Норда".
"Воронью
слободку" моего
времени, даже
если представить
ее отдельной
квартирой,
трудно было
назвать роскошной
или уютной, но
в ней осталось
какое-то, знаете,
обаяние, общее
для многих
больших, темноватых
петербургских
квартир. Высокие
окна на север,
на крытую диабазом
Разъезжую;
планировка,
такая неожиданная,
словно архитектор
сам не знал, на
что наткнется
за углом. По
длинному коленчатому
коридору можно
было бы пустить
автобус и даже
сделать пару
остановок.
Последний его
поворот выводил
на кухню размером
с самолетный
ангар, которую
освещало только
одно окно — в
Достоевский
двор. За кухней
еще шла "людская"
со ступенькой.
Темная "вторая
прихожая" —
с лепниной и
белой кафельной
печью — была
когда-то столовой.
От нее фанерной
стенкой отгородили
часть с окнами
и сделали отдельной
комнатой. Там
жила прабабушка
Юля, которая
вовремя, перед
войной, умерла.
Ну и все
в таком же духе:
застекленные
книжные шкафы
с изданиями
1890-х годов, дубовый
Нотр-Дам с
очертаниями
Нотр-Дама настоящего,
корниловский
сервиз...
С балкона
в нашей комнате
(бывшей гостиной)
были видны Пять
углов — перекресток
Разъезжей,
Загородного
и Троицкой —
и старинный
дом-утюг. Его
башенка, похожая
на кронверк
Петропавловки,
украшала закатное
небо. В квартире
жили семейные
истории и призрак
"брата Жени",
мистификатора
и художника,
умершего молодым
от туберкулеза.