Войной
в нашей семье,
как впрочем
и всем, заведовала
бабушка. И поскольку
она была всю
жизнь убеждена,
что доверять
можно только
ближайшим
родственникам
(вообще во всем,
в чем бабушка
была уверена,
она была уверена
раз и навсегда),
то ни Сталину,
ни Риббентропу,
ни знакомым
она не доверяла
и, в отличие от
остального
населения
России, загодя
готовилась
к войне.
В огромном
буфете по имени
Нотр-Дам, нерешительно
презираемая
своим польским,
благородных
кровей мужем,
она постепенно
накапливала
"хлам". На широких
ароматных
полках расставлены
были бутылки
тягучего
подсолнечного
масла и прозрачные
водочные ("А
зачем вода в
бутылках?" —
"А ну, сейчас
же из буфета!"),
мешочки с крупами,
мукой и горохом
(особенно обрати
внимание на
горох, мой мальчик),
большие холщевые
мешки постоянно
обновляемых
сухарей, десятки
коробков спичек
(я любила к ним
принюхиваться,
и вообще — ко
всему), "палочки"
дрожжей, рафинад,
пачки печенья
и россыпи репчатого
лука... Все это
выменивалось
в блокаду на
краюшки белого
хлеба, завернутые
во влажные
тряпки куски
шпига, на "школадный
лом" и маленькие
бежевые осколочки
глюкозы — пока
они не исчезли
даже с барахолки.
Как мне помнится
по бабушкиным
рассказам,
самым главным
обменным фондом
были почему-то
спички и репчатый
лук.
Кстати,
Ник, а вы вообще
знаете слово
"барахолка"?
Это "блошиный
рынок". Только
в вашем выражении
игра смысловая,
а в нашем —
лингвистическая,
с прелестным,
многозначным,
в этом случае
пренебрежительно-собирательным
окончанием
"ка" (которому
вообще-то положено
быть уменьшительным,
но с которым
даже слово
"ночь", превращаясь
в "ночку", не
делается короче,
а приобретает
лихой, разбойный
оттенок). Только
не уличайте
меня, пожалуйста,
в лингвистическом
невежестве
— я ведь Пи Эйч
Ди не прошу.
Позже,
когда слово
"барахолка"
исчезло из
обихода (вместе
с последней
возможностью
свободной
купли-продажи),
народ много
экспериментировал
с этим окончанием
"ка" — почти
всегда иронично.
Например,
недозволенная
властью деятельность,
произведения
искусств, книги
и вообще запретные
плоды — получили
широко распространившееся
название
"запрещенка";
студенты-медики
называли занятия
по анатомии
"расчлененкой"
(хотя на мой
вкус это уже
изощренка), а
смерть, вечную
разлуку и эмиграцию
— должно быть,
с намеком на
причастность
Запада — стали
называть неверморкой
— от never
more.
Значит,
война...
Мы жили
(чуть не написала
"тогда", а на
самом деле
"всегда") на
Разъезжей улице
в огромной
квартире, которая
до революции
принадлежала
бабушкиным
родителям (т.
е. нашей с вами
общей прабабке
и моему прадеду)
Юлии и Галактиону
Ш.