Первую насадили еще дома, она была милее всех, ароматная как василек, хоть и наименее толковая.
Другая часть — та, которую в ней взращивал турецкий учитель Абдулла. Она не любила его уроки, но сам он ей нравился, ибо она чувствовала в нем честного, верующего человека.
Третья часть была делом итальянского учителя Риччи. Она нутром чуяла, что тот хуже турка. Но от науки его так и тянуло сладко, как от греха. Как от теплой, ясной воды, что обволакивала ее в купальне, веяло от дивной науки тогдашнего ловкого Запада. Она больше чуяла, чем понимала, что освобождает сущность человека, но делает это ужасно, будто давая яд в одну руку и нож — в другую, говорит: «Тебе все можно, делай, что хочешь!» А старая мудрость Востока говорила: «Слушай Аллаха на небе и султана на земле!» Она связывала сильнее татарских ремней. Но в этом чувствовалась и сила. Настя чувствовала ее и в Абдулле, что был крепко связан этой наукой по рукам и ногам.
Перед чистой, словно цветок, душой Насти стоял тогдашний Запад Ренессанса, уже пораженный неверием и злодейством, — и чуждый Восток, полный жестокостей, но более сильный в вере. Видно, поэтому Бог избрал его своим оружием на земле.
Она трепетала внутри, как трепещет бабочка, брошенная в воду. Ее единственной внутренней опорой был крест. Но его все больше будто поглощали два новых потока. Но появлялся он в ее душе, даже ярче сиял, чем прежде. И она так держалась за него, как букашка держится за соломку, несомую водой.
О страшный потоп встревоженной людской души! Этот потоп только начинал заполнять невинную душу Настеньки…
* * *
Хоть Насте и не нравился Риччи, она все же слушала его, затаив дыхание. Особенно про независимых женщин в Италии. Как же он интересно рассказывал! Про их интриги и заговоры, или про разные яды, которыми сживали со свету врагов.
Внутри у нее что-то кричало, что так нельзя поступать. Но крик сразу глушило осознание того, что так делают… И нравственный крик ее души был все тише и тише. Она просто свыклась с тем, что страдала от этого.
Однажды ей подумалось, что ее учитель действует по какому-то определенному, хорошо продуманному плану, рассказывая им все это. Собственно, с первого часа пребывания с ним в школе, почуяла она, что это таинственный человек, который что-то не договаривает. Несколько раз ей казалось, что она ухватывает нить, смотанную им в таинственный клубок. Даже палец ко лбу прикладывала, думала, отгадала. Но мгновение спустя опускала руку… Угадать не получалось.
Все это ее интересовало и захватывало, но в то же время мучило. Поэтому она выдохнула, поняв, что Риччи перешел к совсем другим делам. Настя что-то уже слышала про это дома — первые глухие вести. Но тут она узнала больше про новые чудеса, которые итальянский соотечественник ее учителя открыл за океаном, в который садится солнце. Узнала про красных людей, что как вихрь летят степями и снимают кожу с голов побежденных, про их вигвамы из шкур и каменные святилища на священных озерах, про золотые палаты царей в Перу и Мексике и про страшную, отчаянную борьбу с белыми наездниками.