— У вас что, тяжелые дни перед месячными? — подсказал Берт, видя, что она не может найти подходящего оправдания. — Но сейчас в аптеках, мне кажется, нетрудно подыскать какое-нибудь средство…
— Ничего подобного! А ваши слова — проявление мужского свинства и женоненавистничества! Впрочем, возможно, вы так разволновались тогда в лифте из-за того, что теряете мужскую силу? — язвительно спросила она, отвечая ударом на удар.
— А теперь кто из нас и чего ненавистник? Кроме того, мне всего тридцать пять.
— Не за горами сорок и все отсюда вытекающее, — парировала Конни с победным видом. — И я была не на службе.
— А когда вы на работе, вы мыслите трезво и всегда держите ситуацию под контролем?
Конни вздернула подбородок.
— Да. Именно так. Хотя вы об этом теперь не узнаете.
— Какая жалость, — протянул Берт и съехал с шоссе на тихую аллею. — Да, теперь я все-таки решил: поскольку все посторонние должны думать, что мы знаем друг друга давно, то пора перейти к более фамильярному обращению. Можешь называть меня «Берт». Это мое домашнее имя, — пояснил Барбер.
— О'кей, — улыбнулась Конни. — Будь уверен, моя фамильярность не вызовет ревности ни родителей, ни сына.
Аллея закончилась открытыми воротами, и машина очутилась в большом, вымощенном булыжником дворе, окруженном десятком аккуратных коттеджей с цветущими клумбами. Гилберт припарковал машину у одного из них.
— Папа! — послышался детский голосок, и Конни увидела малыша с длинными темными локонами, который выбежал им навстречу.
У мальчика были большие синие глаза, пухлые щечки. Он казался точной копией отца, только меньше и в более нежном исполнении. В белой рубашечке, вельветовом комбинезончике, такой же кепочке и ковбойских сапогах, он походил на маленького киногероя.
Конни вышла из машины с противоположной стороны, и когда она наконец приблизилась, мальчик разом перестал скакать и, стоя на одной ноге, начал рассматривать незнакомку. Взгляд ребенка стал жестким и подозрительным. Еще одна семейная черта, мрачно подумала Констанция.
— А вы кто? — требовательно спросил мальчуган.
— Это мисс Буш, — ответил за нее отец.
— Конни, — поправила она. — А ты, наверное, Эрик.
— Угу, — кивнув, подтвердил малыш.
Гилберт наклонился и подхватил сына на руки.
— Ты поцелуешь папу?
Настороженность исчезла с лица ребенка.
— Поцелую! Поцелую! — объявил он и начал энергично чмокать отца в щеки.
Глядя на эту сцену, Конни почувствовала, что у нее слегка сжалось сердце. Есть что-то внушающее жалость в мужчине, который в одиночку воспитывает ребенка, и, хотя Барбер был последним из ее знакомых, кого бы ей хотелось пожалеть, все же ей стало грустно.