— Ну, дают. Как же это можно нашу Правь переиначивать.
— Можно, внучок, можно. Тем у кого ни чести, ни рода нет, кто от своих богов и предков отказался, им все можно… Потому как темные потерянные души у них.
Гор возмущенно качнул головой и прижался щекой к морде послушно замершего коня:
— Но ведь наши боги им отомстят, правда, деда. И за моих папу и маму тоже.
Старик помрачнел:
— Отомстят, конечно, но только не сейчас. Темное время начинается на Руси. И, как говорят ведуны, много столетий продлится. Уснет Русь, забудет славу свою и имена предков, которые Боги наши. И будет спать, пока русичи снова о Макоши и Велесе не вспомнят. Не начнут Белбогу требы носить. А вот как вспомнят, тогда и возродится Светая Русь, новым светом озарится и поведет за собой все белые народы. Так в Ведах сказано. Но, правда эта никому не нужна.
— Что же нам делать, деда?
Старик спрыгнул с телеги:
— Пора идти дальше, к старику. Он, поди, заждался.
— Трудень с нами пойдет?
— Конечно, с нами. Не оставлять же его здесь, волкам на поживу.
Несмеян почесал жеребца, косившего глазом на травяную подстилку под копытами, за ухом и закинул раздутый сидор, в который упаковал и шкуру, на плечо:
— Пошли, а то скоро смеркаться начнет, а нам еще топать и топать.
— Деда, а можно твой меч посмотреть? — внук тоже накинул лямки своей котомки за спину и пристроился сбоку, разглядывая кожаные ножны.
— Почему, мой? Твой это меч. — И остановил уже потянувшегося с горящими глазами к оружию внука. — Придем — отдам. А пока пусть у меня побудет.
Горий тяжело вздохнул и, пропустив вперед деда, зашагал следом, придерживая одной рукой повод Трудня.
К вечеру вышли на хребет. На высоте дул холодный ветер, а в ямах на северных склонах еще лежал серый ноздреватый снег. Жара осталась позади, в долине. Старик устало опустился на остывший валун и развязал сидор. Порывшись, извлек из него два мятля — домотканых плаща из грубой ткани. Один протянул внуку, второй накинул на плечи. Укутавшись, обвел взглядом окоем:
— Красота какая!
— Да! — внук застегнул последние палочки мятля на груди и присел рядом.
Трудень опустил морду и, не найдя травы, прошелся мокрыми губами по камням: может, хоть лишайник какой попадется.
Внизу расстилалась тайга. Расползаясь по террасам и меняя оттенок на более яркий по мере снижения, она спускалась в долину и уходила за горизонт. Извилистая речушка — Илыч, прорезала тайгу по всему видимому пространству, деля на две половины: ближнюю и дальнюю. Осиновые, еловые и березовые вершины островками разнообразили почти сплошной сосновый ковер. По правую руку вставал величественный Горючий камень, его тупое наконечие светлело под низкими облаками в вечернем сумраке. Комары не беспокоили: здесь на вершине их и так мало, а к вечеру на крепком ветру они и вовсе пропали.