— Объяснитесь, — прервала Медора. — Я уверена, что вы прекрасно объясните нам вашу мысль.
— Я пью, — сказал лорд, подняв свою рюмку, — в честь бедняжки богини, неутешной вдовы шалуна Купидона, приютившейся в уголку порожнего колчана, как Пандора в заветном ящике всех зол и бедствий. Молодежь презирает мою богиню, потому что она, бедная, устарела и притом очень скромна; но мы, миледи…
Я видел, что он готов испортить свое вступление каким-нибудь неловким намеком на слишком зрелые осенние прелести его супруги, и воспользовался одной из многочисленных музыкальных фермат, состоящих из полувздоха и полузевка, которыми он так замысловато оттеняет свою речь, чтобы заглушить ее заключение громкими аплодисментами. Потом я прибавил со сноровкой глубокого сердцеведа, которой я прежде и сам в себе не замечал: «Браво, милорд! Это было во вкусе Шекспира, которого вы будто не разумеете, но, как я убежден, могли бы комментировать не хуже Малона или… самой миледи!»
— Неужели! — воскликнула леди Б… с изумлением и с улыбкой удовлетворенного самолюбия. — В самом деле, я часто думаю, что невежество милорда одна аффектация и что в нем несравненно более вкуса и сердечной теплоты, чем он показывает.
Милорд, вероятно, давно не слыхал таких любезностей от своей супруги. Бедняга как будто хотел взять ее руку, но, удержанный обратившимися у него в привычку недоверием и боязнью, он меня взял за руку и мне выразил изъявление своей признательности.
— Вальрег, — сказал он, — выслушайте и поймите меня. Двадцать лет уже не завтракал я с таким удовольствием!
— Правда, — сказала миледи, — с тех пор, как мы завтракали на ледниках Шамуни. Кто был тогда с нами, я не припомню…
— С нами никого не было, — отвечал лорд Б…, — и вы, миледи, так же, как теперь, пили со мной в честь дружбы!
Яркий румянец вспыхнул на лице леди Гэрриет. Она боялась, что неосторожные слова ее вызовут какое-нибудь нежное воспоминание. Нельзя не заметить, что за исключением малейших оскорблений ее британской стыдливости, ничего не раздражает ее столько, как самое незаметное хвастовство ее мужа насчет прежних отношений с нею, и она была очень довольна, что он вовремя воздержался от дальнейших воспоминаний о их tete-a-tete в Шамуни.
— Не смешно ли, — шепнула мне мисс Медора, — что последний день нежности милых дядюшки и тетушки так некстати случился в символическом приюте ледников?
Так как она стояла в это время у самой платформы, окружающей храм Сивиллы, облокотясь на железную его ограду и шум водопада заглушал наши слова, то я мог говорить с нею без опасения, что нас услышат, хотя стол, за которым еще сидели милорд и миледи, был в двух шагах от нас.