Я окинул взглядом разгоряченную толпу и не увидел ни одной пары равнодушных или усталых глаз. Ей богу, это были счастливые люди, и мне захотелось во всем походить на любого из них. Я сорвал с кителя и швырнул в костер тяжелые золотые эполеты, аксельбанты и шитый золотом пояс. За ними последовала большая, как велотрек, фуражка с высоченной тульей. Мой некогда белоснежный мундир теперь был испачкан и изорван. Я стал частицей грозной веселой человеческой массы, которая наэлектризовала меня, зажгла своим энтузиазмом. Не зная языка этих людей, я, немолодой человек с седыми висками, пытался петь вместе с ними их «Venceremos» и наш общий «Интернационал», и ливень смывал с моего лица слезы счастья. То был у меня высший миг всей жизни…
За башней с часами треснуло несколько винтовочных залпов.
— Что там? — спросил я у приблизившегося Аурелио.
— Это расстреливают тех, кто пытал заключенных.
— Так. А что вы намереваетесь делать с пленными солдатами?
— Многие перешли на нашу сторону. Остальных отпустим восвояси. Монкану взорвем.
— Зря, сеньор команданте. Вы думаете, Штаты не ссудят Мендосу деньгами на постройку новой тюрьмы? Скоро — я в этом уверен — вы одержите победу, и тогда здесь будет мемориал революционного движения Аурики. Разве можно взрывать историю своего отечества?
Аурелио положил руку на мое плечо.
— Не называй меня сеньором, компаньеро. Зови, как все, по имени и говори мне «ты».
Он улыбнулся озорной белозубой улыбкой.
— Знаешь, когда я тебе поверил до конца? Когда ты пел… Слушай, а может останешься у нас? Если доживешь до нашей победы, мы наградим тебя вторым орденом Белого Кондора. За штурм Монканы.
— Нет, Аурелио. У меня своя дорога. Я хотел бы служить делу революции дома, на родине. Вы тут одни справитесь. Народ уже сдвинулся и пошел за вами… Кстати, о чем будет ваш первый декрет в первый день вашей победы?
— Мы отменим частную собственность, ибо от нее все беды.
— И тем самым сразу восстановите против себя большую часть нации. На этом уже многие обожглись. Я ненавижу частную собственность не меньше твоего и подобно тебе полагаю, что от нее все беды. Но инстинкт собственника — это животный инстинкт, а такие инстинкты не упраздняются декретами, даже самыми жесткими. Преодолеть в себе «моё» человек может только сам, если захочет и сумеет. На первых порах, я думаю, вам следует экспроприировать крупных промышленников, торговцев, банкиров, латифундистов, а из мелкого буржуа сделать попутчика. Кому нужен лишний враг? Их у вас и так будет много. Если вы экспроприируете мелкого лавочника, то он все равно станет заниматься подпольным предпринимательством. Так уж пусть лучше работает легально, под вашим контролем. Частника можно сокрушить только блестяще организованной государственной торговлей. Когда частник убедится в том, что государство компетентнее, сноровистее его в вопросах экономики, он сам закроет свою лавку. Но для этого потребуются многие десятилетия напряжённого труда. И вообще, собственность, как все на свете, имеет две стороны — лицевую и оборотную. На лицевой у нее череп и кости, на оборотной — оливковая ветвь. Это диалектика. Но не приведи Господь перевернуть медаль оливковой ветвью вверх. Не приведи Господь забыть о смертельной эмблеме. Ты не обижаешься на меня, Аурелио? Не воспринимай мои разглагольствования как проявление обычной склонности пожившего человека к нравоучениям. Это просто мысли вслух.